В заплеванных камерах милиции толпы согнанных беспризорных поют какую-то песню. Вероятно, настоящую песню этих несчастных московских детей. Они поют о том, что у них нет никого на свете, что они всеми забыты, что «никто не найдет их могилы»…
Вероятно, настоящая и та песня, которую поет пьяный Фомка, – «Зачем меня мать породила…»
Страшное томление, невнятная и страшная тоска по иному слышится в этих песнях теперешней Москвы, загнанной в большевистские тиски.
Страшны и выкрики толпы:
– Расстрелять их, сукиных детей, все равно бандиты вырастут…
Страшны и эти теперешние московские словечки:
– Гады… Легаши (сыщики)… Бузеры…
И какое искреннее озлобление, как у всех беспризорных блеснули по-звериному зубы, когда добродей в кубанке предложил им ехать в коммуну, – какая буря проклятий вырвалась у них против этой коммуны…
Русский зритель увидит Москву, больную и отвратительную, страшную и нестерпимо близкую…
Но все, что он увидит и отыщет, будет «человеческими документами», «человеческим материалом» фильма.
А все разговоры о каких-то особых кинематографических «достижениях» этой «наглой, хвастливой инсценировки» – только наглая советская реклама.