Греки обычно считали принесение жертв богам, огонь и брачные отношения основными атрибутами цивилизованной жизни — атрибутами, не существовавшими в те времена, когда люди жили, как звери, и не присущими жизни варваров, их современников, живших за пределами известного мира. Таким образом, Гесиод давал характеристику человечеству, которое живет под эгидой Зевса. Каким образом оно физически появилось, для Гесиода менее важно: он определяет цивилизацию как взаимодействие религии и культуры.
Совсем иное толкование мифа о Прометее приводит Зигмунд Фрейд, который в своих работах нередко упоминает героев греческих мифов. Миф о Прометее — один из немногих, подвергнутых Фрейдом специфическому анализу. По мнению Фрейда, результаты этого анализа очевидны: огонь — символ либидо; полый тростник, в котором Прометей принес людям огонь, — символ фаллоса, а печень Прометея, которую клюет орел Зевса, — символ кастрации.
Фрейд интересуется, за что так сурово наказан герой, давший человечеству огонь, а с ним и возможность технического прогресса. В интерпретации Фрейда, миф базируется на действиях реальных людей: огонь мог быть сохранен, если бы «естественный» мужской инстинкт мочиться на огонь (что Фрейд подтверждает психоанализом) был подавлен, и потому Прометей, по мнению аналитика, явился законодателем, запретившим людям отправлять таким образом естественную потребность.
Запрет вызвал двойственную реакцию: люди хотели иметь огонь, но возмущались подавлением либидо и потому стали инициаторами наказания Прометея. Для Фрейда символизм мифа — в инверсии огня и воды: Прометей дает людям огонь, но запрещает его заливать; полый тростник содержит огонь, но пенис, отождествляющийся с этим хранилищем, содержит воду.
В действиях Геракла, убивающего орла, чтобы положить конец наказанию Прометея, Фрейд видит инверсию инверсии: Геракл нарушает закон, но избавляет Прометея, используя свою воду, чтобы погасить опасный огонь[24]. Таким образом, амбивалентная природа Прометея компенсируется амбивалентными деяниями Геракла.
Один из критиков анализа Фрейдом мифа о Прометее заметил, что этот анализ имел бы значительно больший вес, если бы «естественная потребность» мужчин мочиться на огонь распространялась бы и на наши сомнения.
Культ Прометея, даровавшего огонь человечеству, долгое время существовал в древних Афинах. В его честь ежегодно проходили празднества, во время которых устраивался бег с факелами, зажженными от жертвенника Прометею.
В более поздние времена роль благодетеля человечества, пострадавшего за народ, перешла к Иисусу Христу. Смешивая языческие и христианские представления, отцы христианской церкви считали страдания Прометея символом крестных мук, а римский богослов Тертуллиан, рассуждая о распятом Христе, называл его «истинным Прометеем».
С другой стороны, Эмиль Бурноф, директор французской школы в Афинах, отличавшийся антисемитскими взглядами и пытавшийся доказать, что христианство имеет не семитские, а арийские корни, в конце XIX столетия опубликовал работу «Религиоведение», в которой утверждал, что христианский крест произошел от свастики. Тем самым он подхватил суждение Генриха Шлимана, откопавшего Трою, который, глядя на один из найденных артефактов, сказал, что «с первого взгляда узнал его», ибо он схож со свастикой, фигурирующей на откопанных им в Германии доисторических горшках, и потому свидетельствует о том, что троянцы принадлежали к арийской расе. Бурноф утверждал, что предмет, найденный в Трое Шлиманом, представлял собой два куска дерева, которые вначале, положенные крест-накрест, находились на жертвеннике арийцев, а затем стали служить для добывания огня трением, связав таким образом свастику с Прометеем, чье мученичество предшествовало крестным мукам Христа. Бурноф писал: «Когда евреи предали Иисуса смерти, он был распят на кресте, стародавнем арийском символе».
В других менее спорных интерпретациях мифа о Прометее его противостояние Зевсу символизирует борьбу с тиранией, а огонь, подаренный им человечеству, отождествляется с искрой, из которой возгорелся человеческий интеллект. Для поэтов-романтиков Прометей прежде всего бунтарь, восставший против священников и правителей. Гете считал его персонификацией созидания лучшей жизни, а не пустых грез о ней. Итальянский поэт Винченцо Монти в сочинении «Прометей» (1797) сравнивал заглавного героя с Наполеоном и относил обоих к освободителям народа от тирании. Байрон считал страдания и несгибаемость Прометея символом человеческой судьбы. В драме Шелли «Освобожденный Прометей» он не только защитник человечества, воплощающий высшие моральные и интеллектуальные достижения, символизирующий борьбу между добром и злом и персонифицирующий созидательную энергию и инициативность поэта, но также, в конечном счете, и личность, возвещающая о золотом веке красоты и любви, наступающем после низвержения божества.