[Полонский 1986, т. 1, с. 239–240]
Спустя сто лет к этой же параллели обратился Д. С. Самойлов в стихотворении «Афанасий Фет» (1979):
[Самойлов 2006, с. 288]
И. С. Тургенев писал о себе — «щуре» (певчей птице pinicola enucleator, похожей на клеста, из семейства воробьиных, из отряда воробьеобразных), обращаясь к Фету — «соловью»: «В ответ на возглас соловьиный / (Он устарел, но голосист!) / Шлет щур седой с полей чужбины / Хоть хриплый, но приветный свист» (письмо Фету от 18 февраля 1869 года [Фет 1890, т. 2, с. 192]).
Особенная приверженность именно Фета соловью была осознана пародистами[44].
Сам Фет признавал: «Давным-давно я внутренно покаялся, и как ни соблазнителен бывает подчас голос соловья для человека, воспевающего весну, я в последнее время употреблял все усилия оберегать эту птицу в стихах из страха впасть в рутину» (письмо К. Р. от 23 июня 1888 года [Фет и К. Р. 1999, с. 282]).
Для поэтической традиции (навеянной восточной поэзией) характерно соседство соловья (ассоциирующегося с влюбленным) и розы (соотнесенной с избранницей влюбленного). У Фета эти образы в такой функции представлены в стихотворении «Соловей и роза» (1847). Дважды соловей и роза упоминаются как знаки весны в стихотворении «Весенних чувств не должно вспомнить…» (1847)[45]. Фет неоднократно признавался в особенной любви к этому царственному цветку: «И тебе, царица роза, / Брачный гимн поет пчела» («Роза», 1864 (?)), «Лишь ты одна, царица, роза, / Благоуханна и пышна» («Осенняя роза», 1886)[46].
В стихотворении «Шепот, робкое дыханье…» розы — цветка нет, но есть метафора «пурпур розы», обозначающая занимающийся рассвет. В соседстве с образом соловья и упоминанием о ночном свидании метафора оживает, пробуждая в памяти у фетовских читателей старую пару «соловей и роза».
Луна (в том числе весенняя), месяц, их свет упоминаются в поэзии Фета неоднократно; это привычные признаки ночи: «Вот месяц всплыл в своем сиянье дивном / На высоты» («Я полон дум, когда, закрывши вежды…», не позднее 1842); «И следила по тучам игру, / Что, скользя, затевала луна», «И чем ярче играла луна» («На заре ты ее не буди…», 1842); «Как призрак дня, ты, бледное светило, / Восходишь над землей» («Растут, растут причудливые тени…», 1853), ночь — «серебряная» («Как нежишь ты, серебряная ночь…», 1865), ночной пруд — «серебристый» («Сплю я. Тучки дружные…», 1887). Свет луны или месяца — серебристый: «Ночью месяц, полон блеска, / Ходит, тучи серебря» («Весна на юге», 1847)[47].
Оригинальность Фета в стихотворении «Шепот, робкое дыханье…» проявляется в том, что луна ни разу не упомянута (есть лишь ее признаки — яркий оксюморон «свет ночной», «серебро» отражения в ручье)[48]. Мотив отражения в воде — любимый Фетом; отражение — «отпечаток», впечатление от предмета, и в импрессионистическом мировосприятии Фета образы-отражения укоренились естественно. «Надо сказать, что <…> мотив „отражения в воде“ встречается у Фета необычайно часто. Очевидно, зыбкое отражение предоставляет больше свободы фантазии художника, чем сам отражаемый предмет <…>» ([Бухштаб 1959а, с. 58], здесь же примеры из текстов).
Образ у Фета, тоже встречавшийся и до стихотворения «Шепот, робкое дыханье…»: «Что за вечер! А ручей / Так и рвется», «А в овраге блеск воды, / Тень да ивы» («Что за вечер! А ручей…», 1847)[49].
Однако привычны не только отдельные образы стихотворения, традиционно и их сочетание. Известнейшие тексты-предшественники — элегии В. А. Жуковского «Вечер» и «Славянка». Поток, ручей, покрытый покровом ночи, поющий соловей, образ любимой (реальный или воображаемый) — черты элегического жанра, восходящие к немецкой лирике конца XVIII — начала XIX века ([Вацуро 1994, с. 128], здесь же примеры).
Но: русские элегики «предпочитают вечерний пейзаж ночному» [Вацуро 1994, с. 56]; иначе у Фета в стихотворении «Шепот, робкое дыханье…». Вместе с тем «почти все элегические пейзажи динамичны», время движется в них от дня к вечеру и к ночи [Вацуро 1994, с. 57], и фетовское стихотворение в этом отношении наследует элегии.
44
Такова пародия И. И. Панаева «Nocturno» («Ноктюрн»): «Счастью нашему громкий привет / Распевал вдалеке соловей, / И луны упоительный свет / Трепетал между темных ветвей» [Русская стихотворная пародия 1960, с. 502]. Соловей здесь соседствует с излюбленным фетовским лунным светом, проникающим сквозь темные ветви; глагол трепетать — тоже характерно фетовский.
45
Несколько более поздних примеров: «Истерзался песней / Соловей без розы» («В дымке-невидимке…», 1873), «один любовник розы» («Дул север. Плакала трава…», не позднее 1880). Роза без соловья: «Подари эту розу поэту <…> Но в стихе умиленном найдешь / Эту вечно душистую розу». «Если радует утро тебя…» (1887), «Этой розы завой (завитки. — А.Р.), и блестки, и росы» («Моего тот безумства желал, кто смежал…», 1887). В стихотворении «Цветы» (1858) женщина названа «подругой розы». Роза соотносится с девушкой, молится за не, цветок именуется устами: «Вот роза раскрыла уста, / В них дышит моленье немое: / Чтоб ты пребывала чиста, как сердце ее молодое» («Людские так грубы слова…», 1889); «Но навстречу мне твой куст / Не вскрывает алых уст» («Месяц и роза», 1891).
46
«Царицей» роза именуется также в стихотворении «Сентябрьская роза» (1890).
Показательно, что К. Д. Бальмонт в эссе «Звездный вестник (поэзия Фета)» метафорически именует поэзию автора «Вечерних огней» «неувядаемой розой», а самого стихотворца — «соловьем» [Бальмонт 1980, с. 625].
47
Более поздний пример: «поглядеть в серебристую ночь» («Благовонная ночь, благодатная ночь…», 1887).
48
В поэзии Фета встречается и «составная» метафора «серебро <…> лунное» («На железной дороге», 1859 или 1860), содержащая как замещаемое прямое значение («лунное»), так и иносказательное обозначение («серебро»).