Слово поэта словно способно дарить жизнь, дать ей «вздох» (без коего жизнь попросту невозможна), и даже наделять жизнью неживое (построенное на оксюмороне высказывание «Усилить бой бестрепетных», т. е. не бьющихся, «сердец»), В некотором смысле поэт наделяется божественной или демиургической силой: он дарует жизнь. «Усилить бой бестрепетных сердец» с точки зрения формальной логики невозможно; но по Фету поэт — это носитель высокого безумия. Попытка может быть тщетной, неудачной, но она свидетельствует лишь о величии стихотворца.
Трактовка предназначения поэта у Фета романтическая: истинный поэт — избранник («певец <…> избранный»), творчество самодостаточно («венец»-венок — метафора награды — это сам его дар). Этот мотив восходит к пушкинской трактовке поэтического дара и служения («Поэту», «Поэт и толпа», «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…»[199]).
В фетовском стихотворении также присутствует мотив очищающего значения поэзии как средства выразить мучения, тягостные чувства — и этим освободиться от них: «дать сладость тайным мукам»[200]. Есть в нем, хотя он занимает периферийное место, и любимый Фетом мотив невыразимого; «избранный певец» способен «шепнуть о том, пред чем язык немеет»[201].
Образная структура
Образная структура стихотворения характеризуется антитезами и оксюморонами. Ключевая антитеза «мир идеальный — мир земной», воплощенная посредством противопоставленных метафорических образов «этого» (его приметы — «наглаженные отливами пески», обозначающие однообразие, недолговечность и бесплодность; «отлив» как духовный упадок) и иного миров — «берегов» (его черты — принадлежность к «вышине», «цветение», «ветр», символизирующий веяние поэтического духа). Образ «ладьи живой», вероятно, восходит к лирике Тютчева: это строка «Уж в пристани волшебной ожил челн» из стихотворения «Как океан объемлет шар земной…» [Тютчев 2002–2003, т. 1, с. 110][202]. Эти метафорические образы предвосхищают образность русского символизма, в частности символику лодки и берегов в «Стихах о Прекрасной Даме» А. А. Блока.
Оксюмороны или «полуоксюмороны», призванные выразить парадокс поэзии, существующей в земном пространстве, но причастной вечности: «Упиться вдруг неведомым, родным», «Шепнуть о том, пред чем язык немеет», «Усилить бой бестрепетных сердец» и в какой-то степени «Дать жизни вздох» (с точки зрения логики, если жизнь существует, она уже наделена «вздохом»).
Поэтический словарь стихотворения отчетливо и намеренно архаичен, он напоминает стихотворную лексику эпохи Жуковского и Пушкина: «сон» как метафора жизни, «сладость»[203], «певец» в значении ‘поэт’, «венец» в значении ‘венок’. Нарочито архаичен поэтический «ветр» вместо обыкновенного «ветер»; оттенки значения у этого поэтического понятия (концепта) в фетовском стихотворении восходят к поэзии Жуковского с ее семантикой «веянья»; полу-метафорический «ветер» встречается и у самого Фета: («Ах как пахнуло весной, / Это наверное ты!» — «Жду я, тревогой объят…», 1886). Оксюморон «неведомым, родным» напоминает «полуоксюморон» Жуковского, также составленный из субстантивированных прилагательных и причастий (прилагательных и причастий в функции существительных) «о милом сладостном и скорбном старины» («Невыразимое»), «И под воздушной пеленой печальное вздыхало» («Вадим»), «давнишнего привет», «прекрасное, отжившее», «И Верная была незримо с нами» («Цвет завета») [Жуковский 1999–2000, т. 2, с. 133–134])[204]. Ориентация Фета на поэтический словарь этой традиции придает стилю стихотворения особенные оттенки значения: одновременно «классичность» (в значении соотнесенность с признанными поэтическими текстами) и «романтичность» (В. А. Жуковский значим для Фета именно как романтик, певец «невыразимого»).
Метр и ритм. Синтаксическая структура. Рифма
199
Стихотворение «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» завершается — вопреки поэтической традиции, восходящей к оде Горация «К Мельпомене», — обращением к музе не требовать «венца» — награды. Фетовский поэт обладает «венцом» изначально: это его дар.
В стихотворении Фета, в отличие от пушкинского, «избранный певец» и я автора прямо не отождествлены, однако принадлежность автора к «избранным» подразумевается. Фет оценивал свое место в современной ему русской поэзии очень высоко: «Надо быть совершенным ослом, чтобы не знать, что по силе таланта лирического передо мной все современные поэты в мире сверчки» (письмо Н. Н. Страхову от 27 мая 1879 г.; цит. по: [Розенблюм 2003]).
Показательно, что Фет предлагал включить в торжество празднования пятидесятилетия своей поэтической деятельности вручение лаврового венка графиней А. А. Олсуфьевой, возглавляющей группу московских дам (см. письмо ее супругу — переводчику римских поэтов графу А. В. Олсуфьеву от 7 июля 1888 г. [Фет 1988, с. 406]).
200
Параллель — в поэзии Е. А. Боратынского — стихотворение «Болящий дух врачует песнопенье» [Боратынский 2002, т. 2, ч. 1, с. 312]).
201
Глагол шепнуть в значении ‘выразить, навеять некие тонкие смыслы и чувства’ восходит, вероятно, к поэзии В. А. Жуковского; ср.: «Шепнул душе привет бывалой» («Песня» («Минувших дней очарованье…») [Жуковский 1999–2000, т. 2, с. 103]).
202
Впрочем, в русской поэзии он встречается и раньше, еще у В. А. Жуковского в стихотворении «Желание» — переводе-переложении из Ф. Шиллера; о чудесной лодке говорится: «Паруса ее крылаты и весло оживлено» [Жуковский 1999–2000, т. 1, с. 162]; тот же образ в стихотворении Жуковского «Пловец». Ср., например, в стихотворении В. Н. Олина «Умирающий христианин» — переводе из французского поэта А. Ламартина: «из мятежных волн / В небесну пристань мой вбежал уж легкий челн» (Русский инвалид. 1822. № 20. 23 января. С. 80; цит. по: [Вацуро 1994, с. 231]).
203
Как обозначение эмоционального состояния это любимое слово стихотворцев поэтической школы В. А. Жуковского и К. Н. Батюшкова; Жуковскому обязан таким употреблением его и Пушкин (см.: [Гуковский 1995, с. 47–51]. Ср. у Жуковского: «сладость веселого вместе» (баллада «Эолова арфа»); «сладкая скорбь», «первыя встречи небесная сладость», «присутствия сладость», «Ей спутник до сладкой минуты свиданья», «сладостным пеньем вдали соловья» («К Нине. Послание») [Жуковский 1999–2000, т. I, с. 130–133].
204
Ср. об этой особенности стиля Жуковского: [Гуковский 1995, с. 36–37, 52–53[. А Н. Веселовский указывает на немецкую философскую и литературную традицию как на источник такого словоупотребления в поэзии Жуковского [Веселовский 1999, с. 387].