(«Запретили тебе выходить…», 1890)
Один из сквозных мотивов сборника — воспоминание о любви и о возлюбленной:
(«Из Мерике», 1888[207])
Воспоминание может приобретать форму сна и быть исполненным преклонения перед возлюбленной («Перед тобой с коленопреклоненьем / Стою»), как в стихотворении «Во сне» (1890). Иногда встреча с возлюбленной может быть понята и как воспоминание, и как действительность («А ты промелькнула неслышно»), полные надежды на счастье пробуждения любви («Сегодня все звезды так пышно…», 1888[208]).
Встречаются и мотив вины перед былой возлюбленной, давно покинувшей землю (в стихотворении «Упреком, жалостью внушенным…», 1888: он — «душа больная», он «коленопреклоненный» перед нею), и мотив прощания и воспоминания о любимой, с которой давно расстался: «Что за раздумие у цели? / Куда безумство завлекло? / В какие дебри и метели / Я уносил твое тепло?» («Прости! во мгле воспоминанья…», 1888). Безотрадно воспоминание о развенчанных кумирах, богинях любви давних лет («В полуночной тиши бессонницы моей…», 1888).
Как и в «На качелях», ситуация давнего свидания, давней любви представлена как настоящее в стихотворении «Гаснет заря, — в забытье, в полусне…» (1888):
В этом контексте стихотворение «На качелях» выделяется трактовкой любви как одновременно отрадного и возвышающего чувства, и страсти, чреватой гибелью, а также превращением воспоминания о прошлом в воображаемое событие настоящего, в точное и полное повторение прошлого. Это — лишь одна из многих намеренно отрицающих друг друга трактовок любовной темы и мотива воспоминания в поздней лирике Фета.
Автобиографическая основа
Строки из цитируемого ниже письма Фета Я. П. Полонскому — «сорок лет тому назад я качался на качелях с девушкой, стоя на доске, и платье ее трещало от ветра, а через сорок лет она попала в стихотворение» — заставляют видеть в стихотворении воспоминание об эпизоде романа поэта с Марией Лазич [209], оборвавшегося весной 1851 года (если вычесть из 1890-го, года написания стихотворения, сорок лет, то получится «условный» 1850-й; познакомился Фете Марией в 1848 году). Вызванное бедностью Марии и отсутствием состояния у Фета решение оставить возлюбленную (пускай и поддержанное ею) и вскоре последовавшая ее трагическая гибель (возможно, бывшая замаскированным самоубийством) мучили его совесть всю последующую жизнь. «На качелях» — попытка «переписать» прошлое, вернуть безмятежность поры любви и одновременно снять с себя долю вины: играют жизнью они оба, и эта «игра» — счастье. Но «игра» и смертельно опасная, и, видимо, предрешенная в своем трагическом исходе — «роковая»[210].
Композиция. Мотивная структура
Стихотворение, как и большинство строфических лирических произведений Фета, состоит из трех строф, каждая из которых объединена перекрестной рифмовкой АБАБ: в нечетных строках — мужская рифма, в четных — женская.
Первая строфа — указание на событие, на ситуацию, вторая — описание качания на качелях и чувств лирического «я» и его возлюбленной, третья — символическая трактовка игры. Игра — сначала качание на качелях, затем игра роковая любви, но игра не друг против друга, а своими жизнями вместе[211].
Стихотворению «На качелях» присущи, как и многим другим поэтическим произведениям Фета, черты фрагмента: его текст как бы открыт в прошлое, во внетекстовую реальность посредством указания на не описанное первое качание на качелях «И опять…»).
208
В стихотворении дана отсылка к стихотворению «Шепот, робкое дыханье…» (1850): это образ зари — метафора огня любви.
В. А. Кошелев относит стихотворение «На качелях» к пласту текстов из четвертого выпуска «Вечерних огней», определяемому как «значимая память» [Кошелев 2006, с. 288].
209
См. о любви Фета к Марии Лазич подробнее в главе, посвященной анализу стихотворения «Шепот, робкое дыханье, трели соловья…» (раздел «Автобиографическая основа»).
210
Абсолютно несостоятельно бездоказательное утверждение В. А. Кошелева, что стихотворение «На качелях» — «один из самых вдохновенных в мировой литературе манифестов любви и супружеской верности» [Кошелев 2006, с. 112]. Во-первых, этому противоречит свидетельство самого поэта: Фет и М. П. Боткина обвенчались 16 августа 1857 г. — не за сорок, а за тридцать с небольшим лет до написания стихотворения. Во-вторых, в письме Я. П. Полонскому Фет, если бы писал о себе и жене в далеком прошлом, не преминул бы это отметить, вместо того чтобы упоминать о безымянной «девушке» (Я. П. Полонский с Марией Петровной был знаком). В-третьих (и это главное), если не счастливая, то внешне безмятежная супружеская жизнь четы Фетов-Шеншиных никак не могла ассоциироваться с «игрой роковой». «Роковая» игра-любовь, — конечно, отнюдь не супружеский союз.
211
В. А. Кошелев, демонстрируя поразительную для исследователя фетовской поэзии эстетическую глухоту, трактует «роковую игру» как «осознание конца жизни» [Кошелев 2006, с. 288]. Естественно, такое понимание никак не подтверждается текстом.