Не менее иронично Платонов описывает, как живо Пашкин откликнулся на призыв партии бороться «за режим экономии», купив себе вместо старого экипажа новый автомобиль. Произошло это следующим образом. Продав экипаж «в эпоху режима экономии», Пашкин некоторое время приезжал на котлован верхом на коне; когда же «во время пеших отлучек Пашкина в глубь котлована» Жачев опоил его коня, Пашкин перестал «ездить всадником и прибывал на автомобиле» (48).
«Эпоха режима экономии» началась с «Обращения ЦК ВКП(б)» 25 апреля 1926 г. «О борьбе за режим экономии»:
«Ко всем парторганизациям, ко всем контрольным комиссиям партии, работающим в хозяйственных, кооперативных, торговых, банковских и др. учреждениях. Перед нашей партией и страной стоят задачи максимального обеспечения подъема индустрии. <…> Для усиления социалистического накопления важнейшее значение приобретает <…> установление строжайшего режима экономии в расходах всех без исключения административных, хозяйственных, торговых, кооперативных, банковских и других учреждений и организаций снизу доверху»[50].
Все последующие партийные документы вплоть до осени 1929 г. призывают бороться «за режим экономии». Резолюция XVI партконференции (апрель 1929 г.) подводит итог этой борьбы: «Борьба за режим экономии и развертывание работы по рационализации советского аппарата за последние два года дали уже значительные практические результаты»[51]. Немного раньше резолюция ноябрьского пленума ЦК ВКП(б) 1928 г., повествуя о неудачной хлебозаготовительной кампании, призывала «с величайшей настойчивостью бороться за режим экономии в области расходования хлеба и со всякими растратами наших хлебных ресурсов»[52]. В резолюции же ноябрьского пленума ЦК ВКП(б) 1929 г. уже ничего не говорится о «режиме экономии в области расходования хлеба», но зато победно заявляется о «благоприятном ходе хлебозаготовок», которые значительно превысили «результаты прошлых лет и позволили уже в текущем году создать резерв до 100 млн пудов хлеба»[53]. Это изменение идеологической «установки» (именно «установки», а не ситуации в стране, потому что народ по-прежнему голодал и хлеба не хватало) Платонов с не меньшей иронией отразил в сцене с «сытным бутербродом», который «нечаянным движением» столкнул со стола «главный революционер», видимо, в ознаменование того, что «режим экономии в области расходования хлеба» отменен. Когда Пашкин, подзабыв о новой «установке», бутерброд поднял, «главный революционер» его осадил: «Не стоило нагибаться, <…> на будущий год мы запроектировали сельхозпродукции по округу на полмиллиарда» (65). Пашкин живо вернул «бутерброд обратно в корзину для бумаг, боясь, что его сочтут за человека, живущего темпами эпохи режима экономии» (65).
Строители «общепролетарского дома» — это и есть собирательный образ советского общества, которое оказывается в «котловане». Этот образ Платонов создает в полемике с официальной версией о «строителях социализма», представленной на страницах периодических изданий. Ее образец можно найти в «Рабочей газете»:
«Пролетариат создает новые формы труда, новые отношения между людьми, создает новый тип человека — строителя социализма. И в эти ленинские дни наш взор обращается прежде всего на эту могучую армию строителей. <…> Мы сдаем на слом старую экономику. И вместе с ней мы сдаем на слом старого человека. Люди, строящие социализм — их миллионы, — быстро перерабатывают и самих себя»[54].
Как видим, в отношении реальных строителей социализма Платонов не имел иллюзий: горькая ирония пронизывает его повествование. Что же строят эти строители?
«Другой город»: «общий дом пролетариату», или «эсесерша наша мать»
По сюжету, они строят «единственный общепролетарский дом» — главное сооружение того Города, в который приходит Вощев. Проектируемые города и многочисленные стройки — это, как мы уже упоминали, реальность рубежа 1920–1930-х годов. Но не только реальность. Из бытовой ситуации стройка становится символом времени, метафорой, идеологемой: создается впечатление, что люди верят (и некоторые действительно верят) в то, что они строят не просто тот или иной завод, дорогу, электростанцию или дом, а нечто гораздо большее: «люди закладывают новые здания — новую жизнь»[55]. «Мы строим и построим социализм»[56] — таков оптимизм официальной пропаганды. В очерке Н. Немчинского «Повесть о Турксибе»[57] приведены слова песни «Наш рапорт» (якобы коллективное творчество рабочих): «Построим мы социализма здание / Упорной волей, силою труда». Так абстрактная идея «строительство социализма» в языке и мышлении советского человека получает конкретный образ строящегося здания. И строго в соответствии с тенденцией времени основная метафора эпохи «строительство социализма», как неоднократно отмечали в работах о «Котловане»[58], реализуется в строительстве «общепролетарского дома». Но центральное событие платоновской повести больше, чем простая реализация этой метафоры.
50
О борьбе за режим экономии: Обращения ЦК ВКП(б) // Справочник партийного работника. Выпуск шестой. Ч. I. М., 1927. С. 460–461.
51
Об итогах и ближайших задачах борьбы с бюрократизмом: Резолюции XVI партконференции (23–29/IV 1929 г.) // Справочник партийного работника. Выпуск седьмой. Ч. I. М., 1930. С. 248.
52
О контрольных цифрах народного хозяйства на 1928/29 г.: Резолюции ноябрьского пленума ЦК ВКП(б) 1928 г. // Справочник партийного работника. Выпуск седьмой. Ч. I. С. 287.
53
О контрольных цифрах народного хозяйства на 1929/30 г.: Резолюции ноябрьского (1929 г.) пленума ЦК ВКП(б) // Справочник партийного работника. Выпуск седьмой. Ч. II. С. 90.
56
Двенадцать лет пролетарской диктатуры: (передовая) // Деревенский коммунист. 1929. № 20. С. 1.
58
См. об этом: Золотоносов М. А. Указ. соч. С. 270; Гюнтер Г. Котлован и Вавилонская башня // «Страна философов» Андрея Платонова: Проблемы творчества. Вып. 2. М., 1995. С. 146; Маркштеин Э. Дом и котлован, или мнимая реализация утопии // Андрей Платонов: Мир творчества. М., 1994 и др.