Подведем предварительный итог «домостроительной» проблематики «Котлована». Итак, «общепролетарский дом», предназначенный для спасения людей «от непогоды и невзгод», является и реалистическим образом, и образом-сим-волом. Как реалистический образ он опирается на реальные проекты по строительству домов, быта и городов нового типа и ставит проблемы создания удобного жилища и теплой душевной атмосферы дома, преодоления взаимной отчужденности жителей города. Как образ-символ «общепролетарский дом» обобщает теорию и практику «построения социализма» и имеет два аспекта: идеальный и реальный. В своем идеальном аспекте «общепролетарский дом» предполагает две стадии: «единый дом» в центре города («социализм в рамках одной страны»), а затем башню в середине мира (социализм в мировом масштабе).
И вот на строительстве «дома» появляется и остается жить сирота Настя — безусловно, тоже один из главных символов «Котлована» и к тому же как-то связанный с «общепролетарским домом». И хотя Насте посвящено немало исследований, вопрос о значении образа девочки-сироты остается открытым. Определенную помощь в ответе на него может оказать знание реального контекста и принципов поэтики платоновской повести. Образ Насти построен так же, как и образ «общепролетарского дома»: его смысловой компонент опирается на несколько близких, но не тождественных значений, и в ходе повествования допускает ряд сдвигов. При этом трагическая история Настиной жизни типична для ребенка непролетарского происхождения и иносказательна от первого до последнего эпизода. Аллегорическое значение имеют детали биографии и личные черты маленькой героини, обстоятельства появления при «общепролетарском доме» и смерть.
Настя — дочь «буржуйки» Юлии, которую еще до революции любили пролетарий Чиклин и интеллигент Прушевский. Как все «буржуи», Юлия обречена. Девочка же спасена от почти верной смерти (Анастасия[70] в переводе с греческого означает воскрешенная, как отмечали многие исследователи) и вынесена пролетарием Чиклиным из «гроба», в котором осталась лежать ее мертвая мать. Чиклин приводит Настю на стройку. Но девочка тоскует по умершей матери, не выдерживает такой жизни и тоже умирает.
Символичность этой ситуации обратила на себя внимание уже с первой публикации «Котлована» на Западе. А. Киселев, откликнувшийся на появление столь необычного произведения советского писателя статьей в журнале «Грани» (1970 г.; статья опубликована под псевдонимом: А. Александров), высказал предположение, что повесть Платонова посвящена судьбе России; умершая и оставленная лежать под спудом мать Насти символизирует вечную Россию, Россию историческую, ушедшую в прошлое без возврата; сама же Настя является символом новой советской России, ставшей «сиротой» без России исторической и по этой причине погибающей[71]. Это ценное наблюдение осталось почти без внимания исследователей, а ведь сравнение маленькой героини с юной страной находит подтверждение в тексте «Котлована»: Платонов неоднократно ставит Настю в прямую параллель с «девочкой-эсесершей». В этой связи вывод о значении образа Юлии напрашивается сам собой. При такой интерпретации двух женщин — матери и дочери, старой и молодой — значимым оказывается юность, буржуазное происхождение и сиротство девочки. Они указывают на молодость страны, которая была плотью от «буржуйской» плоти, но в новых исторических условиях осиротела и пытается забыть о своем происхождении. С трактовкой образов матери и дочери как символов двух Россий согласуется замечание Эл. Маркштейн, считающей смерть Насти эпизодом, в иносказательной форме говорящем о невозможности будущего без прошлого, настоящего без исторических корней.