«Наимилейшая Мауси! Пишу тебе прямо перед отходом в шлойску, т. к. сейчас около 12 ночи. К сожалению, это последние строки в Терезине, но я твердо верю, что мы еще встретимся. Этой мысли я и держусь, она внушает мне силу и отвагу перенести все это вместе с мамой. Тут были всякие несуразности, в работе или еще в чем-то, но и это приходилось преодолевать. Одно счастье — я постоянно видел тебя… P. S. Бабушке целую ручки. В десять часов мы принесли чемоданы в шлойску, и я должен…… идти в канцелярию, в Судеты. Теперь уже окончательно и бесповоротно иду в шлойску. Уведомляю… в полдевятого».
«Тем, кто не едет, немедленно покинуть шлойску!»
Возвращаюсь, убитая горем, забиваюсь в угол нашей Q 802 и вдруг вскакиваю, выбегаю вон, пробираюсь в первые ряды к заградительной веревке, и как раз в этот момент около меня, прямо перед моими глазами, проходит Герман. В пальто, с рюкзаком на спине, в руке — палка, на ней висит чемодан (его изобретение), я вижу его, но он меня не видит… Письмо, написанное им уже в вагоне, перед отправкой, передал мне потом Турек Шрейбер.
«Наимилейшая Мауси! В четверть второго мы благополучно добрались до вокзала, у нас хорошее место у окна. Потерялись три наших чемодана, мы уже в вагоне, все говорят, что получим потом. Места много. Уже шесть вечера, и все еще… работает. Каждому выдадут паштет, немного сахара, соль, 60 граммов маргарина и полкило хлеба. Воду тоже приносят. Когда мы шли из Устецкой… оставили там… и нам это принесли. Куда поедем — не знаю, думаю, в сторону Остравы. Это далеко, но мои мысли будут постоянно со всеми вами. Спасибо тебе и твоей маме за помощь, надеюсь, вы будете избавлены от подобного путешествия. Мы в третьем особом вагоне, Шомодиевы — в товарном. Пока неизвестно, когда тронемся в путь, может, этой ночью. До действительно скорого свидания. Г.»
Я думала, что было бы, если бы я бросилась за ним, пошла бы с ним вместе, вот так, в чем была… Что было бы? Не знаю…
14. Письмо в никуда
Я слегла с высокой температурой. В тот день, когда я смогла подняться, уходил транспорт By. Я написала Герману письмо, заклеила его аккуратно и пошла к Зденке Блейхферд в шлойску. Зденка согласилась передать письмо Герману. В 1975 году я прочла в книге «Город за колючей проволокой», что Вх ушел в Треблинку, а Ву — в Освенцим. Выходит, мое письмо попало в Освенцим.
Через три дня Германа не стало.
Вскоре ко мне обратился режиссер документального кино, который искал интересный сюжет. Ничтоже сумняшеся я дала ему эту повесть.
Режиссер загорелся. К моему удивлению, и Мауд согласилась. А как же Шимон?
— Он болен, ему не до этого.
— Ты готова ехать в Простеёв, в Терезин, в Треблинку, в Освенцим, в Берлин?
— А в Берлин зачем?
— По адресу, который оставил тебе Герман.
— Поеду. Шимон отпустит. Фильм мы ему покажем. Одобрит — значит, все в порядке.
Что бы ни происходило во время съемок — а происходило много чего, — Мауд была спокойна. Из-за монитора, не указанного в таможенной декларации, нас не пропустили из Чехословакии в Польшу, и мы до поздней ночи простояли на границе. Потеряв всякое терпение, я вышла из машины и направилась в отдел таможенного контроля, но тут на меня набросился пограничник с пистолетом. «Ты перешла нейтральную полосу», — объяснил мне продюсер, выбежавший из машины и заслонивший меня от дула.
Мауд дорожные заминки не волновали. «Освенцим от нас никуда не уйдет, — утешала она меня, поправляя чубчик перед зеркальцем, — доедем». Вот был бы кадр, думала я, но чех-оператор дремал. Он подчинялся режиссеру, а тот — заранее написанному сценарию, в котором случайностям не было места.
В результате нас отправили в пограничный город на чешской стороне, там мы должны были получить разрешение на вывоз монитора, на что ушло несколько часов. История, как нас не пускают в Освенцим, не была заснята, хотя она прекрасно смонтировалась бы с тем, как мы туда попали, довольные, что попали не ночью, а после полудня, самое лучшее для съемок время. Оператору даже удалось заснять момент, не запланированный режиссером, — в груде чемоданов Мауд заметила чемодан той самой Зденки Блейхферд, которой передала письмо для Германа, — и закричала в голос.
В Простеёве в доме Мауд теперь был банк — и это тянуло на вестерн. Под видом съемок документального фильма три гангстера — режиссер, оператор и продюсер — привозят тихую Мауси в дом, где она жила до Терезина. Расспрашивая старушку в бабушкиной косынке обо всех несчастьях, которые ей пришлось пережить, они аккуратненько подводят ее к вопросу о том, где замурованы фамильные ценности. Но наша старушка не дура, на самом деле это она использует съемочную группу для того, чтобы проникнуть в здание банка и извлечь из тайника мешок с золотом…