– Конечно, хорошо, – говорит она. – Я накрою на стол.
С ее лица давно исчезла улыбка. Я провожу свободной рукой по лицу и сжимаю переносицу, ненавидя себя за то, что стер радость с ее милого личика.
– Хорошо, – бормочу я.
Кивнув, она выходит за дверь.
Она выходит, но аромат груш и сахарного тростника остается со мной, и этого сладкого облака достаточно, чтобы поднять меня на ноги и провести через всю комнату к прикроватной тумбочке.
Я бросаю таблетки внутрь и захлопываю ящик.
Я снова там.
Конец мая.
Знакомая темная ночь окутывает меня. Грозовые тучи разряжаются дождем, предупреждая об опасности. К нашему дому подъезжают полицейские машины.
Красные и синие фонари ослепляют.
Я зову родителей, поскольку весь вечер смотрел в окно, ожидая, когда сестра придет домой. Папа только что вернулся после того, как несколько часов бродил по окрестным улицам в поисках Эммы. Он промок до нитки. Его бьет дрожь, и ему плохо. Я никогда раньше не видел отца таким беспомощным – до такой степени, что он, уткнувшись лицом в кухонную раковину, всхлипывает и срыгивает, а мама гладит его по спине и приговаривает, что все будет хорошо.
Папа заверил меня в том же, когда я расхаживал по гостиной, нервно ероша свои волосы. Он не позволил мне пойти на поиски вместе с ним, слишком боясь того, что мы можем найти.
И того, что я могу увидеть.
– С ней все будет в порядке, сынок. Мы найдем ее. Она просто свернула не туда и скоро вернется, – пообещал он мне, но его голос дрожал и ломался. Его кожа побледнела, а глаза стали дикими. Они остекленели от глубокого осознания того, что ничего не будет хорошо.
Эммы здесь нет – она так и не добралась до дома Марджори.
Она не дома, и ее нет у Марджори. Ее нигде нет. Ее, черт возьми, нет.
Родители выбегают из парадной двери еще до того, как полицейские успевают выйти из своих патрульных машин. Дверь остается распахнутой настежь, раскачиваясь взад-вперед, и я выхожу на крыльцо, чувствуя, как учащается сердцебиение.
К маме и папе направляется полицейский, неся с собой плохие новости.
Я стою далеко, однако вижу выражение его лица. Оно искажено. Когда мама налетает на него, требуя ответов, тот качает головой.
Слова заглушаются раскатами грома и яростным ветром, но я кое-что слышу.
Ее нашли.
Он сожалеет.
Умерла.
Она умерла.
Ему жаль.
Умерла, умерла, умерла.
Ледяной дождь хлещет по мне, сливаясь со словами.
Ноги папы подкашиваются, и он оседает на траву.
Мама воет, как бешеное животное, и падает к ногам полицейского на подъездной дорожке.
– Нет! – Никогда раньше я не слышал такого жалобного звука. Человек не может так кричать. Это не может быть мама. – Нет, пожалуйста, нет! – Она хватается за его лодыжку, а я моргаю сквозь капли дождя, пытаясь осознать происходящее.
Умерла, умерла, умерла.
Эмма умерла.
– Моя малышка! Моя малышка! – Последние слова вырываются из нее жалобным стоном.
Ее.
Больше.
Нет.
Она ушла из дома, но так и не добралась до Марджори. Потому что меня не было с ней.
Потому что я не настоял, не пошел следом, чтобы обеспечить ее безопасность.
О, черт.
О, черт.
И тут Люси бежит ко мне из соседнего двора; белое платье прилипло к ее гибкой фигуре, лицо такое же бледное. Дождь спутывает ее волосы, ноги скользят в разные стороны, но она подходит ко мне, вздыхая с облегчением, когда замечает меня.
– Кэл! – она запыхалась. – Кэл, что происходит?
Я тоже задыхаюсь.
Моя сестра умерла. Я не могу дышать.
Наконец я встречаюсь с ней взглядом и даже что-то говорю. Вроде я пересказываю ей те слова, которые мне удалось уловить на ветру, но я не слышу себя.
В памяти ярко запечатлен тот момент, как я, находясь в объятиях Люси, упал на колени в траву.
Помню, как меня разрывало на части. Помню, как я умирал внутри.
Люси крепко прижимается ко мне и всхлипывает на моей груди, а дождь льет как из ведра. Однако звук ее голоса выводит меня из оцепенения. Пока я нахожусь в ее объятиях, то понимаю, что застрял между сном и явью. И вот дождя нет, и мы – не двое подростков, сжавшихся в кучку перед моим старым домом.
Я просыпаюсь в своей теплой и сухой постели.
Она крепко обнимает меня, переплетая свои голые ноги с моими.
– Люси? – бормочу я, все еще опьяненный сном, после чего поворачиваюсь к ней лицом. Она скользит рядом со мной, отбрасывая изящную тень. Уткнувшись лицом в мою грудь, ее щека оказывается прижата к моему сердцу.
Ее сонливый, мягкий и хрипловатый голос приятно вибрирует на моей коже.
– Мне приснился кошмар, – тихо произносит она.