- Кир… - растерянно выдохнул Адрий.
- Что?! - голос Дороса прозвучал удивленно, почти ошарашенно.
Кровь забила в висках. Закололо сердце. Кир верхом на чужом скакуне нырнул в лес, скрылся за пышной листвой и широкими стволами. Тогда же Адрий прикрикнул на своего коня, дал ему шпор. Скакун, повинуясь приказу, коротко заржал и напряг ноги. Миг, и он прыгнул вперед, помчался к лесу галопом. Стук копыт за спиной говорил о том, что Дорос скачет следом. Вопросов он не задавал, не окликнул, не попытался догнать и вырвать поводья – значит, все понял.
Стиснув зубы, Адрий лег на шею скакуна. Мимо пролетел (нет, проплыл!) искрящийся силуэт Вазилеса. Вместе со своим седоком он первым ворвался в тенистую прохладу леса и скользнул в сторону, уступая дорогу. Адрий не щадил коня. Он снова дал ему шпор. Скакун всхрапнул, будто оскорбившись, но ходу прибавил. Совсем немного, ибо большего дать не мог. Гетаний старший почти слышал, как трещат мышцы и связки несчастного зверя. Однако, при всей своей любви к лошадям, при светлой памяти о Тахреше – друге юных лет, не смел проявить милосердия. В этот бесконечно долгий и тревожный момент существовало лишь одно: Кир.
- Давай! Быстрее! Быстрее же! - сквозь стиснутые зубы прорычал Гетаний.
Впереди замаячил круп чужого коня. Поводья дрягались под мордой. Хлопья пены летели с шеи и губ. Кир не кричал, не звал на помощь, не плакал. Не сидел он в седле и даже не лежал, скорее висел безвольной куклой, чудом держась на взбешенном животном. То выдыхалось: ноги слабели, бег замедлялся, из пасти вместе с дыханием рвался тяжкий хрип. Это хорошо. Но конь под Адрием тоже дал слабину.
- Проклятье! - взорвался мужчина, когда бег собственного скакуна замедлился.
Адрий осыпал конские бока яростными ударами, да что толку?! Скакун откликнулся лишь жалостливым ржанием, почти стоном. Нечего взять, и так все соки выжаты! В приступе отчаяния Адрий закричал. Простое бессмысленное «А-а-а-а!» сорвалось с губ, оцарапало горло. Не оставалось ничего, только мчаться дальше без надежды догнать, и молиться, чтобы конь под Киром пал раньше, чем его – Адрия.
- Гетаний, берегись! Овраг! - прозвучало неподалеку.
Не Дорос. Нет, совсем не Дорос. Скорее Гелос… Его Величество император Тит! Голос его звучал странно. Если бы не отчаяние, овладевшее им, Адрий бы это заметил, заметил, что через императора с ним говорил Вазилес.
Искрящийся олений силуэт промелькнул сбоку. Он остановился. Больше не бежал, не плыл и не летел. В оцепеневший разум Адрия проник образ: чужеродный, эфемерный и все же ужасный. Густые заросли впереди, а там за ними обрыв и глубокий овраг, устланный камнями.
«Я спасу сына!» - вскричал рассудок, отгоняя видения.
«Спаси себя!» - вдруг повелело иное, неподвластное ему.
И тело поддалось. Адрий разжал пальцы, бросил поводья. Выпустил ноги из стремян. Столкновение с землей сорвало дыхание, оглушило болью и треском сломанных костей.
***
Нежные лепестки ласкали пальцы, будто пытаясь утешить. Адрий сжал губы, проглотил горький комок. Лихорадило. Может, от боли, может, от жары, а может, и от всего сразу. Непозволительно погожий день! Возмутительно солнечный! Гетанию казалось, что такие события непременно должны сопровождаться дождем и скудной серостью неба – трауром не только людей, но и всего, что их окружает.
«Это я недосмотрел», - пульсировало в голове. Вместе с болью. Такой мерзостной болью! Благо она притупилась и дала в полной мере ощутить вину. Адрий почти упивался последней. Чувствовал, что заслужил ее. Ее и то, что шло следом. Душевные муки всяко превосходили телесные. Те он, конечно, тоже заслужил, но сломанной руки и плеча было недостаточно. За смерть сына, за его преждевременно оборвавшуюся жизнь Адрию следовало заплатить куда большим!
Ноги держали с трудом, однако Гетаний старший (и последний!) считал своим долгом отстоять всю церемонию до конца. Несмотря на слабость. Несмотря на боль и проклятущее солнце! Здоровой рукой он сжимал веточку мирта, усыпанную крупными белыми цветами – последний подарок сыну.
Жрец в траурно-черном одеянии продолжал речь. О Спасителе – о великом боге, о светлых чертогах, ждущих в конце пути, и о юной душе, что встала на этот путь так рано… Адрий не смел поднять глаз. Ему – господину от рождения – хотелось согнуть спину, опустить голову и плечи, точно слуге. Провинившемуся слуге. Снова в горле возник тугой горький комок. Накатывали слезы.
«Не справился!» - полоснуло бичом. Сдерживая рыдания, Адрий зажмурился.
Зря.
Перед глазами сразу возникла та сцена в лесу: бледный ошарашенный Дорос и изломанное тельце на его руках. Дорос… это он достал Кира из оврага, пока отупевший от боли Адрий корчился на земле. «Он… умер быстро», - кажется, это тогда сказал Дорос, но Адрий… ему было не до сына. Совсем не до сына! Он думал лишь о себе, страдал за себя и свои увечья, а когда опомнился…
Кира Адрий увидел только за пару часов до похорон. Тот будто спал. Ни спекшейся крови на золотых кудрях, ни страха на покрытом белилами лице, разве что шея изогнута так странно, так неестественно и ненормально!
Жрец запел. Адрию пришлось поднять взгляд. Молчаливые слуги взялись за носилки, на которых покоилось тело его сына. Понесли к сложенному погребальному костру. Вазилес плыл рядом. Провожал Кира в последний путь. И больше не сиял. Почти не сиял – легкий колдовской шлейф все же вился за ним. Когда Кира возложили на костер, Вазилес остановился.
Первым с дарами подошел… нет, не император Тит XII, а Гелос, просто Гелос. Свою корону, подражавшую рогам Вазилеса, он оставил. И совсем не притворялся, не скрывался за маской милостивого властелина. Стал человеком - искренним и опечаленным. Когда Гелос, хмурясь, отступил от незажженного костра, вперед двинулся Адрий. Настала его очередь.
Едва передвигая ноги, мужчина вышел из толпы. Краем глаза уцепил скорбную физиономию Дороса, скупую слезу, пущенную им украдкой. Заметил свою сестру Талию, укутанную в черные одежды. Талия… о, милая Талия! Она утешала Ианту. Обнимала ее за плечи.
«Я должен быть на ее месте… должен сам утешать жену», - мрачно подумал Адрий. Совесть ужалила его в грудь. Одарила порцией жгучего яда.
Остановившись подле костра, Адрий вложил в руку сына веточку мирта. Погладил ладонь. Холодную бледную щеку. Чудом подавил рвущийся наружу всхлип. Сдержаться помог строгий, но ободряющий взгляд Вазилеса. О да, душа Империи сочувствовала ему! И вместе с тем велела быть сильным.
Жрец все пел, а Адрий медлил, не желая покидать сына. Не мог распрощаться, отпустить… Попятиться его заставили приблизившиеся жена и сестра. Ианта… ее лицо! Адрий едва не отшатнулся, едва не кинулся прочь в бездумном желании не пересекаться с ней взглядом. Столько боли! Столько отчаяния! Обиды…
«Я больше никогда не подойду к ней, - вдруг понял Адрий, - никогда не посмею».
***
Вино горчило во рту. Казалось почти ядом. От того-то, наверное, Адрий и пил его, не разбавляя. Кувшин за кувшином… Слуги уже выказывали беспокойство. Только видом. Не словом. Для слов им не хватало дерзости. Единственным, кто попытался противостоять пьянству Адрия, был Дорос. Он явился в поместье Гетаниев два дня назад (и спустя почти пять с похорон Кира). Бледный, разбитый, осунувшийся… Пытался образумить Адрия, но Адрий прогнал друга.
«Не нужен он мне! Не нужна мне его забота!» - рычал в голове зверь, порожденный вином. Адрий охотно согласился с ним: Дорос не нужен, Ианта не нужна. Никто не нужен. Только Кир – живой и невредимый. Или вино. Еще! Еще горче!