За ночь тщательно протертая ей мебель успевала вновь запылиться, а камины всегда были полны еще горячей золы, словно невидимые жильцы просыпались и пытались нагнать упущенное за день время. Ханна с радостью поверила бы в домовиков, лишь бы не думать, что оставленные на туалетных столиках щетки, пивные кружки и трубки у каминов принадлежат потревоженным призракам тех, кто когда-либо решил заехать, польстившись на горячий ужин и возможность поглазеть на дорогое убранство замка.
А ближе к полуночи двор неизменно затягивало туманом. Сами собой, опять же, зажигались фонари вдоль аллеи, и замок ждал новых постояльцев. Каждый раз она пыталась подкараулить этот момент: крикнуть им, предупредить, пусть поворачивают назад.
Тщетно.
Как-то раз гости умудрились найти к ним дорогу задолго до сумерек. Мужчина и женщина, верхом на черных как смоль лошадях. Окна Ханны как раз выходили на парадный вход, так что она сразу услышала цоканье копыт о каменные плиты.
Броситься к двери – но створки захлопнулись так быстро, что чуть не прищемили ей нос. Ханна метнулась обратно к окну, забарабанила в стекло. Кажется, женщина ее заметила, что-то сказала своему спутнику. Но шага не замедлили, нет. Неужели не понимают, что их ждет?
Разбить стекло тяжелым подсвечником Ханна не успела – портьера сама собой опустилась, закрыв от нее гостей. К ним уже направлялся приплясывающий шут, и даже не глядя, можно было догадаться, что сейчас его маска ухмыляется до ушей.
Ткань была слишком плотной, чтобы попытаться ее разодрать. А в конце пальцы девочки и вовсе наткнулись на штукатурку. Вместо окна во всю стену раскинулась фреска, и от обилия синей краски на ней в комнате стало заметно холодней.
Напрасно Ханна всю ночь прислушивалась и хлопала себя по щекам, чтобы не уснуть: снаружи все было тихо, только чуть различимо бренчал на своей лютне шут.
Наутро дверь, как и ожидалось, распахнулась сама собой. Но гостей уже и след простыл. Темные следы изморозью тянулись по начищенному паркету, и кое-где уже начал проступать камень.
– Поспешила бы, а то потом дольше придется отмывать, – прошептал ей на ухо шут, заставив Ханну отпрянуть. Веселая маска заткнута за пояс, на ее месте красуется угольно-черная, с вышитыми серебряными слезами.
– Смотри, что мне вчера сделали, – делано захныкал шут, подворачивая располосованный рукав. От плеча до локтя тянулась длинная красная полоска. – Это за мое-то гостеприимство! Всю ночь их развлекал, а они мошенниками оказались. Кто теперь зашивать будет, а?
Не говоря ни слова, Ханна повернулась к нему спиной. Раздосадованный шут в отместку бросил в нее апельсин – тот на полпути рассыпался, обсыпал ее плечо морозной пылью. В воздухе предостерегающе запахло пряным. Позади шут зашелся кашлем столетнего старика, но она даже не обернулась. Не до него сейчас.
Пусть она видела такое не в первый раз, но все же зажмурилась, когда наткнулась в галерее на две новые скульптуры. Мужчина казался спокойным, и чем-то был похож на отца: такой же пристальный взгляд, тонкие поджатые губы. А на щеках женщины, словно оставленные искусным резцом, застыли мраморные слезы, и плащ развевался вокруг фигуры широкими складками. Будто бы обернулась на что-то, да так и застыла.
А ведь в сказках нельзя оборачиваться. Никогда.
– Ты вон туда лучше погляди, – толстый палец с массивным перстнем ткнул в белоснежный сжатый кулак. Приглядевшись, Ханна разглядела длинные ухоженные ногти. Скорее, даже когти – скрюченные, как у хищной птицы. – Колдунья. Думал, всех уже отвадили, так нет. Все лезут, как мухи на мед, вынюхивают, выведывают…
Вид у шута был какой-то странный. Он весь словно поник, заискивающе заглядывая Ханне в лицо. И почему-то упорно отводил взгляд. Боялся ее, что ли?
За все годы, проведенные в замке, она так и не смогла его понять. Даже имени его не знала. Шут не потрудился его назвать, а к ней обращался исключительно «эй, ты!» или «эй, мышь!», и то гонял ее как собачонку, то вдруг останавливался при виде нее как вкопанный. В такие моменты ей казалось, будто из-под маски текут самые настоящие, не нарисованные слезы.
– Иди, иди к себе. Отдохни, – участливая маска сочувственно цокала языком, глядя на ее истертые руки. – Можешь поспать часок-другой.