Будь у меня толика здравого смысла…
Будь у меня хоть малая толика здравого смысла, не пришлось бы мне, искалеченной, умирать в болоте.
Сохрани я хоть малую толику здравого смысла, свернулась бы клубочком да умерла.
Что ж, на это я была вполне согласна.
Но, стоило начать выбирать место поудобнее, как рядом, в уголках зрения, замерцали странные голубые огоньки.
Уж и не знаю, отчего я решила последовать за ними.
Хрюша подарил мне жемчужину на серебряной цепочке — разноцветную, причудливой формы, затейливо скрученную и глянцевитую, как сливочная тянучка. Сказал, что раньше она принадлежала его матери. Когда я надевала ее, она ложилась в ложбинку между грудей, теплая, будто подушечка нежного пальца.
Хрюша сказал, что сделал вазэктомию, но всякий раз, когда мы занимались любовью, надевал резинку. И уговаривал меня перейти на таблетки.
— А чулки с поясом не завести? — поддразнила я его в ответ.
Чеснока в моих скампи[4] было столько, что глаза едва не слезились, но Хрюша никогда не обращал внимания на то, что я ем, каким бы пахучим оно ни было.
Была пятница. К часу ночи мы наконец-то выбрались из постели поужинать в рыбный ресторанчик Капоццоли. Народу в красноватом полумраке зала было битком, но кухня там была превосходной, и работал ресторанчик круглые сутки. Сощурив печальные янтарные глаза, Хрюша взглянул на меня и откусил кусочек щупальца кальмара.
— Не хочется ли тебе родить на свет ребенка?
— Нет, — ответила я. — Пожалуй, не хочется.
Так я впервые соврала ему.
С братом Хрюши, Исавом, я познакомилась только после того, как вышла замуж за другого человека, оставила адвокатуру, пытаясь родить ребенка, а когда оказалось, что детей у нас быть не может, развелась и была вынуждена снова вернуться к работе, чтобы оплачивать счета. Хрюша работал все там же, все в той же программе. Все с тем же терпением ждал, что небывалое сбудется и ему попадется ни в чем не виновный клиент; все так же делал вид, что мы были и остаемся всего лишь добрыми друзьями. Мы никогда не заговаривали об этом, но в мыслях я представляла себе этот разговор тысячу раз:
— Я ушла от тебя.
— Тебе хотелось родить ребенка.
— Ничего не вышло.
— И теперь ты хочешь вернуться? Я не таков, как ты, Мария.
— Ты никогда не скучаешь по морю?
— Нет. Никогда.
Он был слишком горд, а мне было слишком стыдно. А после того, как я стала судьей Дельпрадо, мы и вовсе виделись только в суде.
А потом позвонил Исав и оставил на автоответчике сообщение: представился, объяснил, кто он такой и где его найти. Уж не знаю, как он сумел раздобыть мой номер. Поддавшись любопытству и тревоге, я согласилась встретиться с ним в центре города, у старой церкви, выстроенной в тридцатых, можно сказать, из невосполнимой истории. Ее построили из местного камня, не пожалев древних петроглифов и сталактитов, чтобы порадовать Господа красотой грубых каменных стен.
Исав не понравился мне с первого же взгляда. Исав… Не узнать его было невозможно: та же щетина, те же редкие волосы, то же на удивление уродливое рыбье лицо с торчащей далеко вперед нижней челюстью. И та же сумрачно-зеленая аура, только с пятнами цвета запекшейся крови у ладоней и губ и без блуждающих огоньков.
Исав стоял у одного из петроглифов, склонившись к выцветшему красному камню, над фигурой из черточек, изображавшей человека, и двумя волнистыми параллельными линиями, означавшими реку — древнюю, как само время, Колорадо, орошающую бесплодные земли, хранящую пустынный Запад и хранимую им.
Исав обернулся и увидел меня. Хотя, пожалуй, не столько меня, сколько жемчужину у меня на груди.
Расставшись с Хрюшей, я вернула ему все драгоценности. Все, кроме этой жемчужины. Ее он бы назад не взял, и, честно говоря, я была этому рада. Даже не знаю, зачем я надела ее на встречу с Исавом — разве что оттого, что очень не хотела с ней расставаться.
Выпрямившись во все свои пять футов и четыре дюйма, он полоснул меня обжигающим взглядом и бесцеремонно, как-то странно сжав пальцы в щепоть, потянулся к цепочке. Я без раздумий хлопнула его по руке. Он шикнул на меня, и на миг между его бескровных губ мелькнул кончик гибкого, точно резинового языка.
Отступив на пару шагов, он взглянул мне в глаза. Его голос — прекрасный, звучный, мелодичный баритон — не имел ничего общего с внешностью. На миг поддавшись его гипнозу, я подалась вперед.