В пяти или шести верстах от аула мы сделали остановку.
Нам пришло время расставаться.
Там нас ждал новый конвой из пятидесяти человек, выехавших, вероятно, накануне вечером из Хасавюрта.
Подобные расставания — это единственные огорчения, какие случаются во время путешествия. Вы видите столько радушия в оказываемом вам приеме и столько искренности в часы, проведенные вместе с теми, кто вас принимает, что невольно спрашиваешь себя, как можно расставаться после того, как вам было так хорошо вместе!
Перед тем как проститься со мной, молодой князь подошел ко мне и, протягивая кинжал, который я утром выторговывал у оружейника, подарил мне его от имени своего отца.
Как выяснилось, кинжал был продан князю, купившему его для меня.
Мы сердечно обнялись; подполковник и я пожали друг другу руки, надавав друг другу тысячи обещаний увидеться снова или в Париже, или в Петербурге; затем мы простились с сопровождавшими его офицерами и расстались с ними, чтобы, вероятно, никогда больше не встретиться.
Мы продолжили путь до Чир-Юрта, тогда как князь вернулся в свой аул, а подполковник Коньяр — в свою крепость.
Лишь к вечеру мы увидели впереди Чир-Юрт.
В то самое время, когда показался Чир-Юрт, мы отчетливо разглядели на вершине горы примерно в полуверсте от нас чеченского часового.
Он расположился там, напоминая сидящего на дереве стервятника, готового броситься на добычу, если эта добыча будет ему по силам.
Но с нашим конвоем из пятидесяти человек нас было бы трудно переварить.
Чеченец, исполнявший у своих товарищей одновременно обязанности часового и телеграфа, принялся ходить на четвереньках — это, вероятно, означало, что у нас есть кавалерия, — и пять раз поднял вверх обе руки, что можно было перевести так: эта кавалерия состоит из пятидесяти человек.
Мы предоставили ему возможность подавать эти сигналы, а сами поторопили нашего ямщика, который, в свою очередь, поторопил своих лошадей.
Было семь часов вечера, когда мы въехали в Чир- Юрт.
XVI ТАТАРЫ И МОНГОЛЫ
Мне вспомнилось, что в предыдущей главе я совершил серьезную ошибку.
Говоря о татарах и монголах — впрочем, нам следовало бы сказать «о монгалах», и сейчас станет понятно, по какой причине, — так вот, повторяю, говоря о татарах и монголах и подчеркивая разницу между обликом двух этих народов, я заметил, что, хотя они и происходят, возможно, от одного и того же корня, татарский народ, скорее всего, изменился от соприкосновения с кавказскими племенами, если только кавказские татары изначально не были тюрками, а вовсе не монголами.
Потом с небрежностью и чуть ли не с презрением, от которого за целое льё несло романистом, я добавил: «Эту проблему я предоставляю решить ученым».
Однако главное правило состоит в том, что никакие проблемы нельзя предоставлять решать ученым, поскольку они ничего не решают.
Если бы Эдип предоставил решать загадку Сфинкса беотийским ученым, то Сфинкс еще и сегодня пожирал бы путников на дороге из Авлиды в Фивы.
Если бы Александр Македонский предоставил развязывать гордиев узел греческим мудрецам, то этот узел еще и сегодня связывал бы дышло и ярмо колесницы царя Гордия, а сам македонский царь не завоевал бы Азию.
Расскажем же то, что нам известно о татарах и монголах.[24]
Еще в восьмом веке первыми заговорили о татарах китайцы; словно дети, которые еще говорят запинаясь и плохо произносят имена, они называют их «тата».
Для них «тата» — это ветвь великой монгольской семьи.
Мэн Хун ... Но вы ведь ничего не знаете о Мэн Хуне, не правда ли, дорогой читатель? Успокойтесь: я не в обиде на вас за это; я и сам знал бы о нем не больше вашего, если бы мне не пришлось свести с ним знакомство. Так вот, Мэн Хун, подобно Ксенофонту и Цезарю, это полководец и историк. Умер он в 1246 году. Мэн Хун командовал китайским войском, посланным на помощь монголам в их борьбе с цзиньцами.
По его словам, часть татарской орды, покоренной некогда киданями, народом, обитавшим к северу от китайских провинций Чжи-ли и Шин-Шин, провинций сказочно плодородных, орошаемых рекой Ляо-Хэ и ее притоками, покинула горную цепь Инь-Шань, которая простирается от северной излучины Желтой реки до истоков рек, впадающих в западную часть Пекинского залива, и укрылась там, соединившись со своими соплеменниками — белыми татарами, дикими татарами и черными татарами.
Все это не слишком ясно, не правда ли? Но кто в этом виноват? Виноват в этом Мэн Хун, китайский историк и полководец.
Обратимся же к Джованни да Плано Карпини, монаху ордена францисканцев, архиепископу Антиварийскому. Это вполне уместно, так как в 1246 году, то есть в том самом году, когда умер Мэн Хун, этот францисканец был послан Иннокентием IV в Кыпчак к татарскому хану, чтобы просить его прекратить гонения на христиан.
Вот что он рассказывает о монголах, или, точнее, монгалах.
«Есть некая земля в этой части Востока, именуемая Монгол, В этой земле обитают четыре народа: один называется йека-монгал, что значит «великие монголы»; второй — су-монгал, что значит «водные монголы», но сами себя они именуют татарами, по имени реки, пересекающей их страну».
Как видите, все начинает проясняться.
«Третий народ, — продолжает он, — называется мер- кит, четвертый — мекрит. Все эти народы имеют один облик и говорят на одном и том же языке, хотя они разделяются по различным областям и управляются различными государями».
Но погодите, это еще не все: Джованни да Плано Карпини приезжает в Кыпчак через двадцать лет после смерти Чингисхана. Сейчас он расскажет нам то, что ему известно об этом великом властителе народов:
«В земле великих монголов родился некий человек по имени Чингис[25]. Начал он с того, что был сильным звероловом перед Господом. Он научил людей захватывать и отбирать добычу, он ходил в чужие земли и брал там все, что можно было взять, никогда не продавая взятое им. Так он привлек к себе своих единоплеменников, охотно следовавших за ним как за вождем на всякое злое дело. Вскоре он стал воевать с су-монголами, то есть с татарами, и, поскольку многие из них присоединились к нему, он убил их предводителя и в конце концов покорил и обратил в рабство всех татар. Когда они были покорены, он так же поступил с меркитами и мекритами».
А вот как решает этот вопрос современная наука.
Йека-монгалы, называемые ею монголами, иными словами великие монгалы, среди которых родился этот некий Чингис, то есть не кто иной как Чингисхан, это как раз и есть черные татары, а су-монгалы — это белые татары.
Впрочем, всего любопытнее то, что йека-монгалы, уничтожив белых татар, сами начали носить имя побежденных и называться татарами, а лучше сказать, их стали называть татарами, хотя они всегда гнушались имени побежденного народа.
Татары неизвестны арабским историкам десятого столетия.
Масуди, написавший в 950 году общую историю самых известных царств в трех частях света и назвавший ее «Золотые луга и россыпи самоцветов», не говорит ни о монголах, ни о татарах.
Ибн-Хаукаль, его современник, автор географии, озаглавленной «Китаб масалик», тоже не говорит о них ни слова.
Д’Оссон в своей «Истории монголов» приводит короткую цитату из сочинения, посвященного всеобщей персидской истории, где татары именуются народом, известном во всем мире.
Так что же общего было у татар и монголов?
Да то, что все тот же Джованни да Плано Карпини говорит нам в одной фразе и самым простым образом, начиная свою историю монголов следующими словами: «Incipit historia Mongalorum quos nos Tartaros appelamus», что значит: «Сим начинается история монгалов, которых мы именуем татарами».
Из этой фразы следует, что в середине тринадцатого столетия, иначе говоря в то самое время, когда Джованни да Плано Карпини писал свое сочинение, монголы уже именовались татарами, то ли потому, что монголы и татары всегда составляли один и тот же народ, а скорее, являлись, как утверждает Джованни да Плано Карпини, двумя ветвями одного и того же народа; то ли потому, что, хотя это и были два разных народа, победившие приняли имя побежденных.