И я взял штаны, украшенные поясом молодого врача.
Вот каким образом я уехал с поясом молодого врача и со штанами Бадридзе.
Однако, когда я решил надеть их, они оказались на шесть дюймов короче, чем надо.
Так что в эту минуту они мчатся вместе с Калино по дороге на Москву.
Именно Калино пьет вместо меня из стакана Бадридзе.
Кстати, нелишне добавить, что Бадридзе, оставшись без штанов, уступил командование нашим конвоем младшему офицеру.
XXXV. ЗАМОК ЦАРИЦЫ ТАМАРЫ
По мере того как вы удаляетесь от Нухи, панорама становится все шире и предстает перед вами во всем своем величии.
Нуха, едва видимая среди окружающих и затеняющих ее деревьев, теряется в углу, образуемом Кавказским горным хребтом, к которому она прилегает.
Эти мощные и величественные по своим очертаниям горы с покрытыми снегом вершинами великолепны и по цвету.
Мы ехали вдоль одной из красивейших долин Кавказа, и нам дважды пришлось пересекать вброд орошающую ее реку Алазань.
До того дня, когда лезгины совершили набег на Цинандали и взяли в плен княгинь Чавчавадзе и Орбелиани, они никогда не осмеливались пересекать эту реку.
В свое время и в надлежащем месте мы расскажем об этом страшном нападении, когда презренные разбойники волочили двух принцесс царской крови, привязав их к хвостам своих лошадей, словно тех античных пленниц, о каких говорит Гомер и каких воспевает Еврипид.
По левую руку от нас была Кахетия — этот сад Кавказа, этот виноградник Грузии, где производят вино, которое соперничает с кизлярским и могло бы соперничать с французским, если бы местные жители умели делать его как надо, а главное, хранить.
Его наливают в козьи или буйволиные бурдюки, и по прошествии определенного времени они придают ему особый вкус, ценимый, как уверяют, знатоками, но мне показавшийся отвратительным.
То вино, какое не разлито по козьим и буйволиным бурдюкам, наливают в огромные глиняные кувшины, которые закапывают, как это арабы делают с зерновым хлебом, в своего рода силосных ямах. Здесь еще помнят, как под ногами одного русского драгуна провалилась земля и он, упав в такой глиняный кувшин, утонул в нем, как Кларенс в бочке мальвазии.
По правую руку от нас тянулась цепь скалистых крутых гор со снежными вершинами и неприступными склонами, в складках которых скрываются непокорные лезгины.
Чтобы отыскать их, надо идти именно туда.
Даже в Алжире, даже в Атласе не имеют понятия о таких трудностях и опасностях, с какими приходится сталкиваться во время военной экспедиции на Кавказе, не говоря уже о тех опасностях, каким вы подвергаетесь со стороны врага.
Я видел ущелье Музайя, видел перевал Сен-Бернар, но это просто королевские дороги по сравнению с военными тропами Лезгинской линии.
Дорога делает огромный крюк из-за Алазани, которая своими излучинами напоминает Меандр и которую иначе пришлось бы пересекать на каждой версте, так что после трех часов езды нам удалось проделать не более двух льё, если считать по прямой.
Мы остановились на почтовой станции. Нуха представала оттуда в таком восхитительном облике, что Муане сделал ее зарисовку, находящуюся в настоящее время у князя Барятинского.
Около трех часов пополудни мы снова пустились в путь и с наступлением ночи, после четырех или пяти часов езды по прелестной Алазанской долине, прибыли на станцию Бабаратминскую.
Нас ожидали там лишь две деревянные лавки, стол и два табурета; к такому мы уже давно привыкли, но вот к чему мы никак не могли привыкнуть, так это к тому, что на станции нельзя было найти ничего съедобного.
К счастью, у нас был с собой запас провизии: два фазана и жареный заяц, остаток трофеев нашей охоты возле Шемахи, а точнее, ее первый трофей.
Мы выехали как можно раньше на рассвете, намереваясь во что бы то ни стало добраться в тот же вечер до Царских Колодцев. У меня в дневнике рукой генерала Дондукова-Корсакова были написаны три строчки для графа Толя, командира Переяславского полка.
Большую часть дня мы катили по Упадарским степям, проехав по пути через уголок Кахетии, и наконец в седьмом часу вечера прибыли в Царские Колодцы.
Это город современной постройки, и скорее даже не город, а военный лагерь. Заметив большой дом, стоявший на возвышенности, мы остановились у его ворот и спросили полковника Толя.
Слуга, к которому обратился Калино, пошел докладывать о нас хозяину дома и вернулся со словами:
— Вас ожидают.
Мы вошли.
Навстречу нам вышел старший офицер с чрезвычайно приятными манерами.
— Вы господин Дюма? — спросил он меня.
Я поклонился и подал ему свой дневник, где было несколько строк, написанных рукой князя Дондукова- Корсакова.
— А вы граф Толь? — в свою очередь спросил я, когда он закончил чтение.
— Нет, — ответил он, — я князь Меликов, и я настолько счастлив предложить вам гостеприимство, что не могу позволить, чтобы вы просили его у кого-нибудь другого. Вы увидите графа Толя, но у меня дома; сейчас я передам ему приглашение прийти и отужинать вместе с нами.
Это ловкое завладение гостями было проделано столь учтиво, что нам ничего не оставалось, как подчиниться.
Вещи выгрузили из тарантаса и перенесли в переднюю, а нас отвели в превосходные комнаты, натопленные так, словно нашего приезда ждали.
Через полчаса явился граф Толь. Он долго жил в Париже и очень хорошо говорил на французском языке, на котором князь Меликов изъяснялся с некоторыми затруднениями.
Записка князя Дондукова заканчивалась постскриптумом:
«Покажите г-ну Дюма замок царицы Тамары».
Царица Тамара пользуется в Грузии неоспоримой популярностью. Она была современницей Людовика Святого и, как и он, но удачливее его, вела яростную борьбу с мусульманами.
Подобно тому, как в Нормандии все древние замки считаются замками Роберта Дьявола, в Грузии все древние замки связывают с именем царицы Тамары.
Так что в ее владении находятся, наверное, полторы сотни замков, служащие сегодня — какому бы царю, царице или князю они ни принадлежали прежде — жилищем орлов и шакалов. Стоит заметить, однако, что все они стоят в живописных местах и восхитительно расположены.
Я всюду искал и у всех выспрашивал какую-нибудь историю о царице Тамаре, но ничего не смог найти, кроме неясных преданий и одного стихотворения Лермонтова. А вот замки царицы Тамары я находил на каждой версте.
В девять часов утра мы закончили завтрак и, встав из-за стола, обнаружили, что лошади для нас уже оседланы.
Время до завтрака прошло в разглядывании рисунков одного старого художника, превосходно говорившего по- французски. К какой нации он принадлежит, я не знаю; что же касается его религии, то он, без всякого сомнения, тамарист.
Он заполнил альбом большого размера рисунками желтого, голубого и зеленого тонов; этих трех цветов ему, вероятно, было достаточно для чего угодно, и он явно поставил перед собой задачу зарисовать все замки царицы Тамары во всех видах.
Тот замок, какой нам предстояло увидеть, он зарисовал с семи разных сторон.
Сев на лошадей, мы за двадцать минут проделали четыре или пять верст, отделявших нас от царских развалин.
Внезапно, обогнув какую-то гору, мы увидели величественно высившийся перед нами замок.
Он стоял на вершине одинокой скалы, господствующей над Алазанской долиной. Фоном ему служила великолепная цепь Кавказских гор, вдоль которой наш путь пролегал накануне.
Мы находились выше фундаментов замка, а его вершина высилась над нами; проломы в его стенах были величественны и горделивы; чувствовалось, что эти бреши служили проходом не только для времени, но и для мятежей.
Муане срисовал замок с того самого места, где мы остановились; возможно, это была единственная точка обзора, ускользнувшая от внимания старого художника.
В шести верстах от замка царицы Тамары возвышается другая гора, с которой связано еще одно предание.