— Отчего же?
— У этого человека и правда нет лошадей.
— Это мы увидим после обеда, а теперь все же достаньте из чемодана плетку.
Пока Калино доставал плетку, Муане и я вошли в зал для путешественников.
Он был переполнен людьми.
Всем им был дан тот же самый ответ, что и нам, и все они находились здесь в ожидании лошадей.
Какой-то грузинский князь и его сын, сидя в конце стола, ели вареную курицу и пили водку.
Увидев нас, отец и сын встали, подошли к нам и предложили поделиться с нами своим обедом.
Мы согласились, но с условием, что и они, со своей стороны, возьмут часть нашего угощения.
Это было настолько справедливо, что они не могли нам отказать.
Мы располагали тушеным зайцем и двумя жареными фазанами, которые остались от нашей шемахинской охоты и были приготовлены для нас поваром князя Меликова; кроме того, у нас была огромная дорожная фляга, доверху наполненная вином.
Два или три путешественника, не рассчитывавшие останавливаться на станции Магарской, грустно пили чай: это было все, что они смогли здесь достать.
Мы попросили у двух наших князей позволения пригласить этих господ к общему столу и поручили им передать это приглашение.
Гостеприимство до того естественно на Кавказе, что все приглашенные тотчас сели за один стол с нами и принялись наперегонки тянуть куски с нашего блюда и наперегонки пить вино из нашей фляги.
Заяц, три фазана и шесть или восемь бутылок кахетинского вина, которые вмещала наша фляга, — все пошло в дело: съестное исчезло до последней крошки, а напиток — до последней капли.
После этого Калино, которому досталась его доля вина и еды, так что рассудок у него находился как раз в том состоянии, какое требовалось, получил предложение вооружиться плеткой и следовать за мной.
Смотритель стоял во дворе, опершись на одну из деревянных колонн, поддерживающих выступ на фасаде станционного здания.
Мы остановились возле него; он через плечо взглянул на нас.
— Калино, — сказал я, — потребуйте лошадей.
Калино потребовал лошадей.
Смотритель раздраженно ответил:
— Разве вы не слышали?
-Что?
— Я же говорил вам, что лошадей нет.
— Калино, скажите ему, что мы это прекрасно слышали, но нас не покидает уверенность, что он лжет.
Калино перевел мой ответ смотрителю, но тот даже не шелохнулся.
— Не поколотить ли его? — поинтересовался Калино.
— Нет, сначала надо убедиться, что он лжет.
— И если он лжет?
— Вот тогда, Калино, можно будет его и поколотить.
— А как проверить, лжет он или не лжет?
— Нет ничего проще, Калино: стоит только осмотреть конюшни.
— Я иду с вами, Калино, — сказал Муане.
Я остался возле смотрителя, не двигавшегося с места.
Через несколько минут Калино вернулся: он был в ярости и уже поднял вверх плетку.
— В конюшне четырнадцать лошадей, — сказал он. — Пора его колотить?
— Еще нет. Спросите у него, дорогой Калино, как же так: в конюшне четырнадцать лошадей, а он говорит нам, что лошадей нет?
Калино перевел мой вопрос.
— Эти лошади с других станций, — ответил смотритель.
— Ступайте, Калино, и потрогайте лошадей под брюхом; если они в поту, то смотритель говорит правду; но если они не в поту, он лжет.
Калино возвратился бегом со словами:
— Он лжет, лошади совершенно сухие.
— Вот теперь колотите его, Калино!
Калино ударил. После третьего удара смотритель спросил:
— Сколько вам нужно лошадей?
— Шесть.
— Сейчас они у вас будут, однако ничего не говорите другим.
К несчастью, было уже слишком поздно: наши попутчики, услышав шумный спор, сбежались и от них уже нельзя было скрыть, что, после того как я возьму шесть лошадей, на конюшне останутся еще восемь других.
Путешественники завладели ими в порядке старшинства. Что же касается моих лошадей, то, поскольку этой находкой все были обязаны мне, никто даже и не подумал предъявлять на них свои права, хотя, на самом деле, я приехал на станцию последним.
Через несколько минут наш тарантас и телега были запряжены; все выпили на дорогу по последнему стакану; грузинский князь и его сын пообещали увидеться со мной в Тифлисе; мы сели в свои колымаги и понеслись во весь опор.
Мы ехали всю ночь, за исключением двух часов, проведенных нами на станции Сартичальской, которую мы покинули на рассвете. Чтобы попасть в столицу Грузии, нам оставалось проделать еще тридцать пять верст, но дорога была настолько ужасна, что лишь в два часа дня, когда мы поднялись на гору, ямщик, указывая на голубоватую дымку, сквозь которую виднелось несколько маленьких белых точек, произнес:
— Вот Тифлис.
С таким же успехом нам можно было сказать: «Вот Сатурн» или «Вот Меркурий».
В конце концов мы стали думать, что Тифлис — это какая-то далекая планета и нам никогда не удастся до нее добраться, тем более, что ничто не предвещало близости города, да еще и столицы.
Нигде не было видно ни одного дома, ни одного дерева, ни одного обработанного поля.
Кругом лежала голая и выжженная, как пустыня, земля.
Однако, по мере того как мы продвигались вперед, гора, находившаяся перед нами, словно покрывалась зубцами, и эти зубцы напоминали развалины крепости.
Затем нашим взорам представилось еще одно доказательство того, что мы вступили в цивилизованные края: по правую сторону дороги стояли три виселицы.
Средняя была пуста, две другие были заняты, но заняты мешками.
Мы долго спорили о том, что бы такое могло быть на них повешено. Муане уверял, что это не могут быть люди. Я уверял, что это не могут быть мешки.
Наш ямщик привел нас к согласию, заявив, что это люди в мешках.
Но что это были за люди? Об этом ямщик знал не больше, чем мы.
Тем не менее было очевидно, что эти люди не входили в разряд тех, кому присуждают премию Монтиона.
Мы продолжили путь, предполагая, что в Тифлисе эта тайна прояснится.
Тем временем город мало-помалу открывался перед нами. Две первые постройки, бросившиеся нам в глаза, были, как это произошло и по прибытии в Петербург, зданиями скверной архитектуры, по всей вероятности казармами, вид которых заставил нас печально покачать головой.
Неужели Тифлис, так долго ожидаемый, Тифлис, обещанный как грузинский рай, окажется разочарованием?
Очередной вздох отправился вдогонку за теми, что уже не раз вырывались у нас в подобных случаях.
Но внезапно мы вскрикнули от радости: на повороте дороги, в глубине бездны, показалась бурлящая Кура, а затем, клонясь в сторону этой бездны, громоздясь ярусами по склону горы, спускаясь до дна пропасти, стал виден город с его домами, похожими на стаю испуганных птиц, которые сели на землю где могли и как сумели.
Каким же образом мы собирались спуститься в эту пропасть? Дороги туда видно не было.
В свой черед показалась и она, если только это могло называться дорогой.
Тем не менее мы на каждом шагу радостно кричали:
— Да посмотрите же туда! Видите там эту башню?! А этот мост?! А эту крепость?! А там-то, там-то!..
Последнее восклицание относилось к великолепной дали, только что развернувшейся перед нами.
Наш тарантас катил с громовым грохотом, сопровождаемый криками ямщиков: «Хабарда, хабарда![3]»
Несомненно, утром тут происходило гулянье, ибо улицы были заполнены народом.
И в самом деле, перед нашим приездом сюда здесь повесили двух человек.
Мы переехали через деревянный мост, висящий, непонятно каким образом, в шестидесяти футах над рекой.
Под нами, на большой песчаной отмели, которую огибала Кура, лежало около сотни верблюдов.
Из предместья мы въехали в город.
Наконец-то мы были в Тифлисе, и, судя по тому, что нам удалось только что увидеть, Тифлис вполне соответствовал представлению, какое у нас сложилось о нем заранее.
— Куда вести господ? — спросил ямщик.
— К барону Фино, французскому консулу, — ответил я.