Его белые, женственные, прекрасно ухоженные руки унизаны перстнями.
Одет он всегда элегантно и, хотя и отдает предпочтение европейскому платью, носит почти постоянно шотландскую шапочку с серебряной пряжкой, которая представляет собой руку, сжимающую короткий меч и окруженную девизом: «Vincere aut mori»[3].
Ну и каким же образом Хьюм отправился вместе с графом в Неаполь? Как он совершил вместе с ним путешествие из Неаполя во Флоренцию и из Флоренции в Париж? Как он оказался вместе с ним в гостинице «Три императора» на Луврской площади? Все это вы узнаете по ходу моего рассказа.
Хьюм — Даниел Дуглас Хьюм — родился в Карри близ Эдинбурга 20 марта 1833 года.
Его мать, как это бывает в некоторых шотландских семьях, о чем упоминает Вальтер Скотт, обладала даром ясновидения.
Когда она была беременна, у нее было видение: ее сын, которого она вынашивала, сидит за одним столом с императором, императрицей, королем и великой герцогиней.
Двадцатью третью годами позже это видение осуществилось во дворце Фонтенбло.
Его семья была бедна и жила на остатки былого богатства, которое заключалось в полуразвалившейся мануфактуре, однако материнская любовь восполняла все то, чего недоставало детям.
Ребенок был болезненным; никто не верил, что ему удастся выжить, и одна лишь мать, улыбаясь так, что в значении ее улыбки нельзя было обмануться, уверяла, что он выживет.
В бедном доме не было ни кормилицы, ни няньки, но мать, неизменно спокойная, как по поводу благосостояния семьи, так и поводу здоровья сына, уверяла, что колыбелька ее ребенка качается сама собою и что она видела ночью, как два ангела перевернули ему подушку.
Когда мальчику исполнилось три года, дар ясновидения, которым обладала мать, обнаружился и у сына[4]: он увидел, как в тридцати лигах от их дома умирает его маленькая кузина, и назвал всех, кто стоял вокруг ее кроватки.
— Но ты забыл про ее отца? — спросили у него.
— Я не забыл про него, просто я его не вижу, — ответил мальчик.
— Посмотри как следует, может быть, ты его все же увидишь?
Мгновение ребенок, казалось, во что-то всматривался.
— Он на море, — пояснил малыш, — а вернется он, лишь когда тело Мэри уже будет холодным.
Девочка и в самом деле умерла, а отец вернулся, лишь когда она уже была мертва.
Годовалого Даниела увезли из его родного селения, и он жил с теткой и дядей в Портобелло, маленьком портовом городке возле Эдинбурга.
В семилетием возрасте он уехал в Глазго.
Когда мы говорим «он уехал», это, как легко понять, всего лишь оборот речи: в подобных переездах воля ребенка не значит ровным счетом ничего.
В Глазго он жил до десяти лет.
Мальчик был мечтателен и любил одиночество. До десятилетнего возраста он никогда не хотел общаться с другими детьми, у него не было товарищей, и его не привлекали игры, в которые играли его ровесники.
Из Шотландии он переехал в Америку, из Глазго, в Шотландской низине, попал в Коннектикут, в город Норвич, и встретил там подростка по имени Эдвин, двумя годами старше себя.
Между ними возникла тесная дружба.
Однако дружба эта была необычного характера.
Оба мальчика, вместе выйдя на прогулку, молча направлялись в лес; там они расходились в разные стороны, чтобы предаться чтению, и через какое-то время встречались снова, чтобы поделиться мыслями и изложить вкратце прочитанные ими книги.
Однажды Эдвин пришел к Даниелу бледный и взволнованный.
— Ты знаешь, — сказал он, — я только что прочитал об одном очень странном случае.
Это была история двух друзей, которых, как и их, связывала глубокая симпатия и которые дали друг другу клятву, записав ее своей кровью, что тот из них, кто умрет первым, придет попрощаться с тем, кто останется. И, когда один из них умер, он сдержал свое слово.
— Не хочешь ли ты, чтобы мы поступили так же, как они, и тоже испытали судьбу? — спросил Эдвин.
— Хочу, очень хочу! — воскликнул Даниел.
Мальчики отправились в церковь и там поклялись: тот из них, кто умрет первым, явится товарищу.
Затем, следуя во всем примеру своих предшественников, каждый уколол иглой палец и выдавил несколько капель крови. Смешав эту кровь, они написали ею загробную клятву.
Семейные обстоятельства разлучили двух друзей. Хьюм вместе с теткой отправился на жительство в Трой, в штате Нью-Йорк, в трехстах милях от Норвича.
Эдвин остался в Норвиче.
Прошел год.
Однажды вечером Хьюм поздно вернулся домой и, не обнаружив там ни огня в очаге, ни горящей свечи и опасаясь, что тетка станет его бранить, бесшумно прокрался к себе в комнату и забрался в постель.
Но, едва мальчик лег, ему показалось, что в доме раздается какой-то неясный звук, и он открыл уже смеженные веки.
Яркий свет, несомненно исходивший от луны, косым лучом проникал в комнату.
В этом не было ничего особенного, и потому мальчик не удивился; странным, однако, ему показалось то, что у изножья его кровати витает некая дымка, сгущавшаяся с каждой минутой.
Мало-помалу из этой дымки, которая, касаясь пола и поднимаясь на высоту четырех или пяти футов, проступили очертания человеческой фигуры, напоминавшей установленный на пьедестале бюст.
Эта человеческая фигура имела сходство с Эдвином, однако мальчик был чрезвычайно бледен: казалось, что это ожившая мраморная скульптура.
Внезапно глаза его ожили и вперились в Хьюма, который, со своей стороны, смотрел на видение, не в силах оторвать от него взгляда. Губы пришельца зашевелились, и, хотя из них не вырвалось ни одного звука, Хьюм услышал слова, прозвучавшие, как эхо, в нем самом:
— Ты узнал меня, Даниел?
Даниел ответил кивком.
— Я исполнил обещание, которое мы дали друг другу. До встречи на небесах!
Из дымки проступила рука и указала вверх.
Затем видение понемногу растаяло, бюст превратился в облачко, облачко стало туманом, а затем все исчезло.
На следующий день Хьюм сказал своей тетке:
— Эдвин умер.
— Кто тебе это сказал? — спросила она.
— Он сам: сегодня ночью он приходил со мной прощаться.
Тетка, с головы до ног охваченная дрожью, заявила ему, что он сошел с ума, и велела ему замолчать.
Однако на следующий день стало известно о смерти Эдвина.
Тот являлся своему другу в течение трех ночей, причем в то самое время, когда он испустил свой последний вздох.
В 1848 году Даниел вернулся с теткой и дядей на жительство в Норвич, куда на следующий год к ним приехала мать.
Но вскоре после этого ей снова пришлось покинуть его, чтобы отправиться в Хартфорд.
Хартфорд расположен в пятидесяти милях от Норвича.
Однажды ночью такое же призрачное видение из света и тумана повторилось, но на этот раз перед Хьюмом предстала его мать. С трудом заставив себя заговорить, он спросил ее:
— Мама, ты умерла?
И тогда внутри самого себя он услышал все тот же голос, который ответил:
— Пока еще нет. Но завтра, в полдень, я умру.
Затем все исчезло и мальчик заснул.
Однако утром видение осталось настолько запечатленным в его памяти, что перед теткой он предстал со слезами на глазах.
— Что с тобой? — спросила она у него. — Почему ты плачешь?
— Потому что мама умрет сегодня в полдень.
— Кто тебе это сказал?
— Она сама.
— Когда?
— Этой ночью.
— Да замолчи ты, вестник несчастий! — воскликнула тетка.
Мальчик замолк, но через день он узнал о смерти матери: она умерла ровно в полдень.
Все это было лишь предвестием тех связей, которые Хьюму предстояло иметь с духами.
Через пять или шесть месяцев после смерти матери, около десяти вечера, уже лежа в постели, он услышал, как кто-то трижды постучал у изножья его кровати, потом еще трижды, затем еще.
Хьюм не произнес ни слова, но чей-то голос сказал ему:
— Это духи.
В ту ночь Хьюм не смыкал глаз.
Утром он поднялся с постели бледным и изможденным и в течение нескольких недель после этого страдал кровохарканьем.