— Я знаю своих духов, они шотландские, а значит, очень упрямые; они предупредили меня, что вернутся десятого февраля, и они вернутся.
— Устроим девятидневное моление, — сказал отец Равиньян.
— Согласен, — отвечал Хьюм, который, хотя и опасаясь поссориться со своими духами, все же был не прочь избавиться от них.
Последним днем девятидневного моления было как раз это страшное 10 февраля.
Хотя девятидневное моление уже закончилось, Хьюм весь день провел в молитвах.
В одиннадцать вечера он отправился спать; в полночь прозвонили стенные часы.
Еще не смолк отзвук двенадцатого удара, как духи постучали, но не в дверь — это было бы еще ничего, ведь тогда им просто бы открыли, и все, — а в своем привычном месте, в изножье кровати.
Духи были настолько довольны, что они вновь обрели свое прежнее обиталище, что всю ночь устраивали шум и грохот.
Хьюму не удалось сомкнуть глаз.
Едва рассвело, он послал за отцом Равиньяном, но тот пришел сам.
— Ну как, дитя мое? — с поспешностью спросил он.
— Ах, отец мой, — с отчаянием в голосе ответил Хьюм, — они вернулись!
— Нельзя ли мне их послушать?
Не успел достойный проповедник высказать это пожелание, как духи, словно считая за честь быть ему приятными, принялись стучать то с одной стороны, то с другой, то в пол, то в потолок.
Отец Равиньян был не в силах поверить в это.
— Кто-то находится в соседней комнате, — заявил он и заглянул сначала в комнату справа, а затем в комнату слева.
Комнаты эти оказались совершенно пусты. Тогда он стал молиться, но от этого стало только еще хуже.
Всякий раз, когда он произносил имя Божье, духи стучали еще сильнее.
— К сожалению, сын мой, я вынужден удалиться, — промолвил отец Равиньян, — но, перед тем как уйти, я благословлю вас.
Хьюм стал на колени, и отец Равиньян благословил его. Неясно, что послужило тому причиной, то ли радость правоверных духов, то ли злоба духов адских, но только в момент благословения стуки усилились.
Крестное знамение, казалось, вывело духов из себя.
Отец Равиньян удалился.
Едва красноречивый проповедник вышел за порог, Хьюму доложили о визите маркиза де Бельмона, камергера императора.
Господин де Бельмон пришел осведомиться, вернулись ли духи, как они это обещали. Но ему достаточно было прислушаться, чтобы убедиться в их присутствии; они были везде: во всех столах, стульях, креслах, а особенно в кровати.
У Хьюма не было больше никаких поводов отказываться от визита ко двору. Принимать его должны были в Тюильри.
Он отправился туда вечером 13 февраля.
Однако мы расстанемся с ним у нижней ступени парадной лестницы.
Это какому-нибудь Данжо нынешнего двора надлежит рассказать обо всем, что происходило на этих незабываемых сеансах, о которых говорили столько всего разного и которые были нацелены на то, чтобы императрица удочерила младшую сестру Хьюма.
Хьюм, который вошел в моду, находился в центре всеобщего внимания, вызывал всеобщую зависть и стал незаменимой личностью, был, между тем, самым несчастным человеком на свете.
На следующий день после вечернего приема в Тюильри, который, по-видимому, был великолепен, аббат Равиньян снова явился к Хьюму.
— Ну как, сын мой? — спросил он.
— Увы, отец мой, — в отчаянии отвечал ему Хьюм, — силы у меня больше, чем когда-либо прежде.
— Вам не надо было ходить в Тюильри.
— Разве я мог отказаться?
— Вас повлекла туда гордыня.
— Что ж, я соглашусь с этим. Там сомневались в моей власти, а мне хотелось ее доказать.
— Вам следует запереться у себя в доме, никому, кто бы это ни был, не открывать, никого не слушать и ни с кем не разговаривать.
— Это невозможно. Я сойду с ума.
Отец Равиньян ушел в отчаянии. В итоге он решил, что не станет ни во что больше вникать, если только не случится нечто сверхъестественное.
После него явился граф Комар. Это был большой друг графа Браницкого и шурин князя де Бово. Он нашел Хьюма совершенно подавленным и дал ему совет поискать какого-нибудь другого священника.
Хьюм послал за аббатом де Г***.
Аббат де Г*** тотчас явился. Разговоры о Хьюме дошли и до него, и он был в восторге, что ему удалось увидеть чародея.
Хьюм рассказал ему о совете, который он получил от аббата Равиньяна.
Аббат де Г*** пожал плечами:
— Не лучше ли вам тогда сразу лечь в гроб?
Впрочем, в скором времени Хьюму предстояло отвлечься от всех этих мыслей. Как мы уже говорили, императрица вознамерилась заняться воспитанием сестры Хьюма.
И Хьюм, хотя он и плохо переносил морские путешествия, решил сам отправиться за своей сестрой.
Он уехал в Америку 21 марта, а вернулся оттуда 21 мая.
Два месяца, день в день, его не было во Франции.
Его внезапный отъезд, причину которого объясняли чем угодно, только не истинной его целью, в еще большей степени усилил любопытство парижан. Во всех гостиных только про Хьюма и говорили.
Двадцать третьего декабря ему пришла телеграфиче-ская депеша, содержащая распоряжение явиться в Фонтенбло, где в то время находился король Баварии.
Вот так осуществилось пророческое видение его матери: сын сидел за одним столом с императором, императрицей, королем и великой герцогиней.
В середине мая его дар вновь пропал, и духи, расставаясь с Хьюмом, сказали ему, что это делается для его здоровья.
В конце июня, когда он намеревался отправиться в Константинополь и нанес уже все прощальные визиты, закрыл на ключ все свои чемоданы и в доме леди Гамильтон, принцессы Баденской, прощался с ее высочеством, духи вернулись к нему вновь и объявили, что в Константинополь он не поедет.
И в самом деле, на следующий день врачи прописали ему воды Бадена вместо вод Золотого Рога.
Хьюм направляется в Баден и дает там шесть сеансов: один для короля Вюртембергского, три для принца Альбрехта Прусского, один для принцессы Нассау и один для княгини ди Бутера.
Французский двор находился в Биаррице. Хьюм, опять-таки телеграфической депешей, был туда приглашен.
Но дар Хьюма начал ослабевать, и одновременно стали уменьшаться симпатии к нему. Близость нашего чародея к коронованным особам принесла ему немало завистников; о нем ходили самые невероятные слухи, и ему пришло в голову, что достойнее будет удалиться.
Он вернулся в Париж, в дом графа Комара, и пробыл там до января 1858 года. В это время он получил известие, что одна старая англичанка, умирая, оставила ему пожизненную ренту в шесть тысяч франков. Лишь у старых англичанок бывают подобные причуды!
Вскоре ему пришло приглашение от королевского двора в Гааге.
Десятого января Хьюм отправился в Голландию.
Там его дар вернулся к нему, став еще сильнее, чем прежде, но он так злоупотребил им, что болезнь снова свалила его с ног.
И тогда духи покидают Хьюма, браня его за неблаго-разумность, и на этот раз, чтобы наказать его, не называют ему день, когда они вернутся.
Хьюм тотчас отправляется в Париж, встречается там со своими врачами, которые велят ему не теряя ни минуты ехать в Италию.
Он остается в Париже лишь на то время, какое понадобилось, чтобы немного привести дела в порядок, а затем едет в Рим.
Там граф Кушелев слышит разговоры о нем и изъявляет желание, чтобы его представили знаменитости.
Хьюм не возражает.
Он утратил дар пугать людей, но сохранил дар нравиться им. Он стал часто бывать у графа, и спустя месяц была оглашена его помолвка с сестрой графини Кушеле-вой.
Свадьбу, однако, решили сыграть непременно в Санкт-Петербурге.
С этого времени Хьюм, которого рассматривают как зятя, стал членом семьи. Он последовал за графом и графиней в Неаполь, в Сорренто, во Флоренцию и в Париж, где я его и встретил, когда он, словно простой смертный, а вернее, словно взрослый ребенок, играл в салоне гостиницы «Три императора» с Сашей, Синьориной, Мышкой и Черепахой.
Но тут я замечаю, что мною названы три совершенно неизвестных публике персонажа.
А потому скажем в нескольких словах, кто такие Синьорина, Мышка и Черепаха, и, как только вам станет известно все то, что вам необходимо узнать, дорогие читатели, мы сможем тотчас же приступить к путешествию.