Именно с этой целью я позволяю распространяться слуху обо мне как о хорошем кулинаре.
На следующий день Сансийон, Делааж и Хьюм явились ко мне в половине седьмого, и знакомство состоялось, пока мы поглощали консоме, рецепт которого я сообщу вам в один из ближайших дней.
Избегая беседовать с Хьюмом о его прежних триумфах в Париже и при дворе, поскольку у меня были опасения, что мысль о временной потере его дара способна помешать его пищеварению, я завел беседу на тему своих путешествий, и он стал говорить о Риме, Неаполе и Флоренции.
Хьюм рассказал мне, как в Риме он свел знакомство с графом и графиней Кушелевыми и как стал женихом свояченицы графа, а затем робко добавил, что граф и графиня, узнав, что он едет ко мне обедать, изъявили желание со мной познакомиться.
— Пусть тогда граф и графиня Кушелевы окажут мне честь, приехав ко мне на обед, — заявил я, верный своим принципам, — и я познакомлюсь с ними так же, как познакомился с вами.
— Не приличнее ли будет вам лично пригласить их? — спросил Хьюм.
— Прекрасно; я буду иметь честь представиться им завтра в гостинице «Три императора».
— Почему же не сегодня вечером?
— Да потому, что мы с вами не расстанемся, надеюсь, раньше одиннадцати часов или полуночи.
— Но это раннее время для графа и для графини: они никогда не ложатся спать прежде шести утра; так что мы можем отправиться туда в одиннадцать или в полночь, и это будет способ расстаться, не расставаясь.
Я повернулся к Делаажу, который был близким другом семейства Кушелевых.
Кивком он дал мне понять, что такой визит будет вполне естественным и уместным.
— А давайте представим им сегодня и господина де Сансийона, — добавил Хьюм, — чтобы одним ударом убить двух зайцев.
Я не стал интересоваться, буду ли я при этом первым зайцем или вторым, и согласился.
В тот же вечер нас представили графу и графине.
Я покинул гостиницу «Три императора» в пять утра, дав себе слово не ходить впредь в дом, откуда выходят в подобный час.
На следующий день я явился туда снова, и ушел в шесть утра.
Я явился туда и днем позже и ушел в семь.
Правда, там, в этой волшебной гостиной, Сивори играл на скрипке, Ашер — на фортепьяно, а Мери говорил.
Но от этого мои романы не продвигались вперед.
И потому я три дня подряд не посещал графа.
На третий день Кушелевы прислали за мной экипаж. Хьюму и Сансийону было поручено схватить меня за руки и за ноги и, хочу я того или не хочу, доставить в гостиницу «Три императора».
Догадавшись, что на меня готовится покушение, я решил обороняться подобно Трое или Севастополю.
Но человеческая плоть слаба: я вздохнул и последовал за двумя своими жандармами.
Упомянем попутно один факт, доказывающий, что Хьюм вовсе не лишился своего дара, как ему было угодно говорить.
Мы ехали по Амстердамской улице, сидя в коляске, запряженной парой лошадей: Сансийон и я — на заднем сиденье, а Хьюм — на переднем.
Внезапно послышался страшный шум, как если бы за нами гналась грохочущая небесная колесница. Я приподнялся и оглянулся.
Фиакр, влекомый — ведь все возможно — взбесившейся лошадью, вихрем мчался по Амстердамской улице, и нам грозило вот-вот быть раздавленными.
Я крикнул нашему кучеру:
— Правее! Правее!
Взяв вправо, кучер избежал удара.
Но, поскольку он не понимал, что происходит, я крикнул ему громче.
— Ничего не бойтесь, — спокойно сказал Хьюм, — вы находитесь со мной.
Не успел он окончить эту успокоительную фразу, как фиакр зацепился за заднее колесо коляски и повернул ее вместе с лошадью и кучером в сторону, диаметрально противоположную той, куда мы направлялись.
Наступила минута тревоги, неотделимой от подобного разворота на сто восемьдесят градусов; затем, удостоверившись, что Хьюм, Сансийон, коляска, лошади, кучер и я сам целы и невредимы, я обернулся, чтобы посмотреть, что произошло с фиакром.
Опрокинувшийся фиакр лежал на тротуаре слева; рядом, задрав кверху все четыре копыта, валялась лошадь; кучер, потеряв сознание, простерся на мостовой.
Что же касается нас, то ни у кого не было ни единой царапины.
Наконец, мы прибыли в гостиницу «Три императора». Вечер был еще оживленнее, чем всегда.
При виде меня граф и графиня поднялись с мест, подошли, усадили меня в кресло и сели по обе его стороны.
— Господин Дюма, — сказал граф, — мы заметили, что расставаться с нами в шесть часов утра для вас утомительно.
— Должен признаться, граф, — отвечал я, — что это нарушает мои привычки.
— Ну что ж, — подхватила графиня, — отныне мы будем отпускать вас в полночь.
— Легко вам говорить, графиня; но что поделаешь, можно попытаться.
— Однако при одном условии, — заметил граф.
— При каком?
Ответить мне взялась графиня:
— При условии, что вы поедете в Санкт-Петербург вместе с нами.
Я даже подпрыгнул в кресле, настолько безумным показалось мне это предложение.
— Прыгайте, прыгайте, — заметила графиня, — мы были готовы к этому.
— Но это невозможно, графиня!
— Отчего же невозможно? — спросил граф.
— Ну разумеется. Вы уезжаете в будущую среду, то есть через пять дней; как, по-вашему, я смогу за пять дней подготовиться к подобному путешествию? К тому же, — добавил я, обращаясь в большей степени к самому себе, чем к своим собеседникам, — уж если я поеду в Россию, то не только для того, чтобы побывать в Санкт-Петербурге.
— Вы правы! — воскликнул граф. — Санкт-Петербург — это город Петра, но это не Россия.
— Так вот, — продолжал я, — мне хотелось бы посмотреть Москву, Нижний Новгород, Казань, Астрахань, Севастополь и вернуться домой по Дунаю.
— Все замечательно складывается, — заметила графиня, — у меня есть поместье в Коралове, под Москвой; у графа — имение возле Нижнего Новгорода, угодья в казанских степях, рыбные промыслы на Каспийском море, охотничий домик в Исаче… Так что через каждые двести льё у вас будет временное пристанище.
От такого могла закружиться голова у путешественника, которого привязывал к Парижу лишь один волосок, причем женский волосок, самый хрупкий из всех.
— Графиня, — ответил я, — прошу вас дать мне два дня на размышления.
— Даю вам две минуты, — заявила графиня. — Одно из двух: либо мы отказываем Хьюму в руке моей сестры, либо вы будете шафером у него на свадьбе.
Я встал, вышел на балкон и задумался.
Я думал о том, что мной было принято решение отправиться в Грецию, Малую Азию, Сирию и Египет; о том, что это путешествие может состояться только через год или полтора; о том, что не может быть ничего более интересного, чем посетить Россию в нынешних обстоятельствах.
Я думал, наконец, о том, что предложенная мне затея — это безумство, и боюсь, что именно это последнее соображение заставило меня решиться.
Через две минуты я вернулся к графине.
— Так что? — спросила она.
— Хорошо, графиня, я еду с вами.
Граф пожал мне руку, а Хьюм бросился мне на шею.
Вот каким образом, дорогие друзья, я отправился в Санкт-Петербург, в Москву, в Нижний Новгород, в Казань, в Астрахань, на Кавказ, в Одессу и в Галац.
Ну, а теперь приступим, наконец, к рассказу о нашем путешествии, ибо все предшествующее было лишь прологом к нему.
V. ИЗ ПАРИЖА В КЁЛЬН ЭКСПРЕССОМ
Вагон, в котором я ехал, предназначался для графа, графини, Дандре и для меня. Помимо четырех существ, наделенных разумом, в этом же вагоне находилось также два существа, действующих на основании инстинкта, два брата меньших, два кандидата в человеческий род, как называет их наш добрый и дорогой Мишле, короче, две собаки — Душка и Мышка.
Шарик спрятался на коленях у Луизы.
Синьорина сидит в корзинке.
Черепаха притаилась в коробке из-под сластей.
Ни Шарик, ни Синьорина, ни Черепаха не зарегистрированы. Они путешествуют нелегально. Лишь Душка и Мышка могут открыто появляться на публике, располагая билетом, висящим возле уха, словно студенты в день театральной премьеры в Одеоне.