Что же касается острова Эзель, который со своим населением в тридцать пять тысяч человек охраняет залив Ливонии, завоеванной, как и Курляндия, тевтонскими рыцарями, то он перешел в руки датчан, которые уступили его Швеции; в 1721 году, при царе Петре, остров становится русским и с тех пор русским и остается.
Купец из Риги, его столицы, является одним из важнейших персонажей пьесы Александра Дюваля «Фрейлина».
Тем временем нам пришли доложить, что чай подан. Взглянув на часы, я решил, что забыл их завести: они показывали девять вечера, а было еще совершенно светло; я поднес их к уху: они шли, и мне подумалось, что у них расстроился механизм.
Я спросил у соседа, сколько сейчас времени; он вытащил из кармана свои часы: они показывали даже больше — одиннадцать!
Еще в Берлине он поставил их по санкт-петербургскому времени, которое опережает парижское на два часа.
Чем дальше мы плыли, тем ближе к нам становились те светлые ночи, о которых мне приходилось столько слышать и из-за которых день на севере России в течение целого месяца длится двадцать четыре часа.
Я бросил взгляд на запад: солнце садилось.
Однако мне сказали, что через три часа оно взойдет. Никакого желания спать у меня не было. Я велел принести мне чай на палубу, взял книгу и принялся читать. И так то за чтением, то в полудремоте стал ждать восхода солнца.
Когда мои часы показывали полночь, а часы моего соседа — два часа ночи, солнце начало окрашивать горизонт в розовый цвет, однако по отношению к нам оно поднималось гораздо севернее, чем если бы мы наблюдали его восход в Париже.
В прозрачной ночи солнце при своем появлении было лишено того величия, какое присуще ему в западных и южных странах: оно было ничуть не ярче, чем бывает у нас темной ночью в июле и августе луна.
Я дождался, пока оно полностью не поднялось над линией горизонта, и отправился спать.
Когда через три часа я проснулся, все уже были на ногах; день обещал быть великолепным.
Мы снова шли в открытом море.
Около десяти утра, в одно и то же время, справа стал виден свет маяка, а слева показались темные очертания земли.
Маяк, построенный на каких-то скалах, — это Кок-шер.
Земля — это Эстония, которую Петр Великий присоединил к России по Ништадтскому миру в 1721 году.
Император Александр I опробовал на эстонцах свои первые проекты освобождения крестьян ив 1816 году дал им свободу.
По мере того как наш пароход приближался к суше, мы стали различать берега, покрытые лесом, который, казалось, рос прямо из воды. Дело в том, что воды Балтики имеют свойство не наносить вреда растительности, так что деревья, растущие на берегу, окунают прямо в них свои ветви; по правде говоря, влияние Невы ощущается во всем Финском заливе. Вода в нем вплоть до Кронштадта, если следовать со стороны Санкт-Петербурга, почти пресная, и ее можно пить. Море, в сущности говоря, доходит только до Ревеля, и те рыбы, каким привычно обитать в горьковато-соленой воде, не заплывают дальше него; вот почему в Санкт-Петербурге едят только пресноводную рыбу.
Местами, выделяясь на темной зелени леса, на берегу белело по нескольку домиков.
К полудню начал вырисовываться силуэт города с тремя колокольнями, возвышающимися над домами.
Это был Ревель, или Реваль: во Франции говорят обычно — Ревель, а на Балтике — Реваль.
Если верить преданию, связанному с основанием столицы Эстонии, то следовало бы говорить Реваль или даже Рефаль.
Вальдемар I, король Дании, захватил в 1200 году замок Линданис, что давало ему возможность овладеть всей Эстонией. Замок был превосходно расположен: он стоял на отвесной скале у берега моря. Место казалось словно заранее созданным для столицы нового королевства, которое датский король задумал основать по другую сторону Балтики; пояс крепостных стен поднялся вокруг города, еще не получившего названия; но однажды, когда Вальдемар охотился на косулю, животное бросилось вниз с высоты обрыва и, падая, сломало себе ноги.
— Вот и имя для моего города нашлось, — сказал Вальдемар, — он будет называться Рефаль — Падение косули.
Ревельцы, побежденные, а не покорившиеся, сохранили многие свои вольности, которыми они очень дорожили, о чем свидетельствует следующая легенда.
Одной из привилегий ревельских горожан было право вершить в своем городе правосудие, рассматривая как мелкие дела, так и важные, и вынося смертные приговоры.
Право это ничем не было ограничено и могло действовать даже в отношении знати.
И вот случилось так, что в 1535 году по приказу некоего барона Икскюля фон Ризенберга, действовавшего вопреки этому праву, в черте города был удавлен крестьянин.
С этого часа барон Икскюль оказался виновен в нарушении законов Ревеля.
Городской суд объявил его вне закона.
Барон не придал значения этому постановлению и в тот же день отправился прогуляться по улицам Ревеля. Но не прошел он и ста шагов, как был арестован, несмотря на оказанное им сопротивление.
Состоялся судебный процесс, и убийцу, хотя он и был бароном, приговорили к смерти.
И тогда его семья, которая начала осознавать серьезность происходящего, стала хлопотать, просить, умолять, предлагать плату за кровь и выкуп за барона, но все оказалось бесполезно.
Барон, приговоренный к смерти, был повешен и погребен у ворот, именуемых Кузнецкими.
Затем, через много лет, возможно век спустя, к власти вновь пришла аристократия, и между буржуазией и знатью был заключен договор, в соответствии с которым эти ворота надлежало заделать каменной кладкой.
Ворота заделали, и с тех пор надгробный камень с именем покойного и описанием совершенного им преступления уже нельзя было больше увидеть.
Но в 1794 году, когда буржуазия восстановила свое влияние, Кузнецкие ворота открыли вновь, и памятник народному правосудию опять оказался выставлен на всеобщее обозрение.
Другой памятный знак, подтверждавший право неограниченного применения городских вольностей, существовал в Ревеле до самого последнего времени: он находился в церкви святого Николая, отчетливо различимой с борта нашего парохода — для этого даже не надо было вставать с места.
Этим памятным знаком служило мумифицированное тело герцога Карла Евгения де Круа, князя Священной Римской империи, маркиза ди Монте Корнето и ди Ренти.
Тело это находилось в собственности славного ризничего, показывавшего его за умеренное вознаграждение, размеры которого, надо отдать ему справедливость, он оставлял на усмотрение посетителя.
Герцог де Круа, принадлежавший к той старинной и прославленной бельгийской семье, чьи предки состояли в родстве с королями Венгрии, родился в середине XVII века. Он состоял на службе у датского короля Кристиана V, который произвел его в генерал-лейтенанты, а потом у Леопольда I, который произвел его в фельдмаршалы и назначил главнокомандующим армией — в этом звании он воевал с турками и одерживал над ними многочисленные победы. Со службы в Австрии он перешел на службу в Саксонии и, наконец, в России. Раненный под Нарвой, герцог был взят в плен Карлом XII и поселен в Ревеле.
Там он и умер 20 января 1702 года.
Сколь ни коротким было его пребывание в Ревеле, герцог де Круа успел наделать долгов, оплатить которые у него не было возможности. Он умер неплатежеспособным, и городской суд, основываясь на существующих законах, объявил, что тело покойного останется без погребения, пока все долги, какие он наделал при жизни, не будут выплачены.
Так что умершего герцога положили в углу церкви святого Николая; он был облачен в обычную свою одежду: плащ из черного бархата и военный мундир времен Петра Великого; голову его покрывал парик с длинными буклями, ноги были обтянуты шелковыми чулками, а шею стягивал галстук из тонкого батиста.
В 1819 году, приехав в Ревель губернатором Балтийских провинций, маркиз Паулуччи высказал несколько сочувственных замечаний по поводу несчастного трупа, уже более века столь безжалостно выставляемого на обозрение потомков. Но жители Ревеля проявляли непоколебимую твердость, когда речь шла об осуществлении их прав. Все, что маркизу Паулуччи удалось сделать полезного для тела покойника, это аккуратным образом положить его в деревянный ящик, в котором его еще три года назад видел князь Трубецкой, рассказавший мне эту любопытную историю.