Стояла зима; мороз был градусов десять — двенадцать; залив замерз. Вильбоа сел в сани, не забыв запастись бутылкой водки, чтобы бороться со стужей.
Когда он добрался до Кронштадта, бутылка была уже пуста.
Для Вильбоа это было почти трезвостью; он показался совершенно спокойным всем офицерам стражи, которым ему полагалось представиться, перед тем как войти к царице.
Екатерина спала; стало быть, ее следовало разбудить.
Пока ее будили, Вильбоа пришлось ждать в натопленной комнате, поскольку зимой в Санкт-Петербурге в комнатах топят, и перемена температуры произвела в нем полный переворот. Когда горничные подвели его к постели Екатерины и оставили с ней вдвоем, он забыл, что перед ним императрица: он видел лишь необыкновенно красивую женщину и вознамерился дать ей доказательство восхищения, которое вызывала в нем ее красота. Вильбоа был человек быстрый в исполнении своих решений, и императрица напрасно звала горничных: когда они явились, он уже привел свои доказательства.
Его немедленно арестовали.
К царю послали нарочного, которому было поручено рассказать о происшествии, проявляя при этом крайнюю осторожность.
Царь выслушал рассказ от начала до конца, не позволяя себе выказывать какие бы то ни было признаки гнева.
— Ну, и что вы с ним сделали? — спросил он, когда рассказ был закончен.
— Государь, — ответил посланец, — его скрутили и отправили в тюрьму.
— И как он себя ведет в тюрьме?
— Едва оказавшись там, он сразу уснул.
— Узнаю моего Вильбоа! — воскликнул Петр. — Бьюсь об заклад, что, когда завтра у него спросят, почему его отправили в тюрьму, он этого даже не вспомнит.
Затем он принялся расхаживать широким шагом по комнате, имея вид человека скорее озадаченного, чем разъяренного, что чрезвычайно удивило посланца.
— И все же, — добавил царь, — хотя он, скотина этакая, и невиновен, поскольку не ведал, что творил, его следует наказать в назидание другим. Царица будет в ярости, если этого не сделать. Пусть посидит года два на цепи. И на этом покончим.
На этом и в самом деле было покончено: Вильбоа отправился прямым ходом на каторгу.
Однако не прошло и полугода, как Петр, не в силах обойтись без него, призвал его обратно, восстановил во всех должностях и, умолив Екатерину во имя их любви простить бретонца, стал относиться к нему с прежним доверием, как и до поручения, выполненного столь своеобразно.
Не ступив еще на землю России, мы уже произнесли имя Петра Великого. Дело в том, что Петр Великий — это великан Адамастор, охраняющий устье Невы. И потому невозможно, оставляя за собой Кронштадт и собираясь ступить на Английскую набережную, не бросить взгляд на жизнь основателя города, который мы намереваемся посетить.
VIII. РОМАНОВЫ
Те из наших читателей, кто знаком с жизнью Петра Великого лишь по «Истории России» Вольтера, знают ее довольно плохо, по крайней мере в отношении связанных с ней занимательных и скрытых от людских глаз эпизодов. Вольтер сам говорит в предисловии:
«Эта история содержит публичную жизнь царя, направленную на пользу государству, но не его личную жизнь, о которой бытует лишь несколько любопытных рассказов, достаточно, впрочем, известных».
Но у автора, при всей легкости его пера, по ходу работы наступила минута, когда он оказался в довольно затруднительном положении: это случилось, когда ему понадобилось рассказать о смерти царевича Алексея, являющейся фактом одновременно и личной, и публичной жизни царя Петра.
Хотите узнать, что представляло собой это затруднение? Прочитайте три строчки из письма автора «Философского словаря» к графу Шувалову, камергеру императрицы Елизаветы, предоставлявшему ему документы, с помощью которых он писал свой исторический труд. Вы должны согласиться, что история, написанная по документам, которые предоставила дочь того, чья история пишется, будет необычайно беспристрастной. И по такой «Истории России» изучают историю русского народа наши дети!
Вернемся к трем строчкам из письма Вольтера к графу Шувалову. Вот они:
«В ожидании, когда мне удастся надлежащим образом описать страшный факт смерти царевича, я принялся за другое сочинение».
Вольтер не говорит, какое сочинение он начал, но, даже если это был «Философский словарь», у него должно было хватить времени на то, чтобы завершить этот труд, прежде чем он сумел надлежащим образом описать подобный страшный факт.
Между тем рассказать о нем не сложнее, чем поведать историю Брута, приговаривающего к смерти двух своих сыновей.
Перед Петром стояла необходимость выбора, которого он не мог избежать: «Если мой сын будет жить, Россия погибнет!»
Оставить жить Алексея означало погубить Россию. Царь Петр, ничего не сделавший для царевича, но сделавший все для своего народа, предпочел убить наследника, лишь бы жила Россия.
С нашей точки зрения, здесь не нужно ничего приглаживать, надо прямо и просто изложить все как было.
Автор, который приглаживает какой-либо факт, — это просто-напросто фальсификатор истории.
Пишите правду или то, что вы считаете правдой, или же не пишите вовсе.
«Не надо, — говорит Вольтер, — рассказывать потомкам то, что недостойно их».
Но кто вам скажет, что достойно их, а что недостойно? Верить, что потомки увидят исторические события с вашей точки зрения, — это чрезвычайная гордыня.
Расскажите все, а потомки сами сделают свой выбор.
И доказательство сказанного состоит в том, что, являясь потомками Вольтера, мы пишем теперь историю уже не так, как это делал он.
Современные исследования, прекрасные работы Симонда де Сисмонди, Огюстена Тьерри и Мишле, показывают нам историю иначе, чем ее показывали в XVIII веке. Сегодня нам хочется прочесть не только о событиях какого-либо царствования, узнать не только о гибели какой-либо империи, но еще и о подоплеке этих событий, причинах этой гибели.
Именно в этом и заключается философия истории, ее урок, ее польза.
В течение пятидесяти лет история Франции считалась самой скучной из всех историй.
Еще бы! Она была изложена в книгах Мезере, Велли и отца Даниел я.
Расскажите историю Трои и умолчите о похищении Елены сыном Приама, выставив предлогом, что это событие относится к личной жизни Менелая; умолчите о гневе Ахилла после похищения Брисеиды, выставив предлогом, что оно относится к личной жизни Агамемнона; умолчите о нежной привязанности, быть может несколько чрезмерной, Ахилла к Патроклу, выставив предлогом, что это чувство относится к личной жизни Ахилла, — и «Илиады» больше нет, как нет и истории.
Но тогда я спрошу вас, а что вы предложите вместо «Илиады»? Как вы подниметесь с земли на небо, если закроете единственные ворота, ведущие на Олимп?
Но, скажут мне, «Илиада» — это эпическая поэма, а не история.
Но что же такое история, как не эпическая поэма Бога?
Так что будьте спокойны: то, что мы собираемся рассказать о Петре I, вы не найдете в «Истории России» Вольтера.
Что же касается фактов, какими бы ужасными они ни были, мы не попросим у вас времени, чтобы их пригладить; мы просто изложим события такими, какими они были в действительности. Приглаживать факты — дело тех, кто творит события, а не тех, кто их описывает. Приведем и добрые, и дурные деяния тиранов народов или же их пастырей, и пусть те, кто уже держит ответ перед Богом, пославшим их на эту землю, договариваются с потомками как смогут.
«Санкт-Петербургу — сказал Пушкин, — это открытое окно в Европу».
Откроем же росчерком пера окно в Санкт-Петербург.
Иван III, или Иван Великий — у нас еще будет случай встретиться с ним на нашем пути и уделить ему тогда больше времени, — так вот, Иван Великий женился на царевне Софье, внучке Мануила Палеолога и законной наследнице греческих императоров.
После этого он сделал своим гербом двуглавого орла.