Или сын будет жить, но творение погибнет, или сын погибнет, но творение будет жить.
Творение живет. Русская империя, выйдя из рук Петра Великого еще несформированной, охватывает сегодня треть земного шара и прославляет своего создателя на тридцати различных языках, а Алексей, затерянный в углу церкви святых Петра и Павла, спит в немой могиле шести футов длиной!
Но будьте покойны: Господь безжалостен к гениям. Сердце Петра, оставшееся, как сердце Брута, твердым, когда речь шла о смерти сына, разобьется от неверности женщины.
Однажды ему сообщили, что та, которую он освободил от рабства, чтобы сделать своей любовницей, женой, царицей, что Екатерина, ливонская крестьянка, коронованная им и помазанная на царство, восседающая на троне, залитом кровью стольких чудовищных казней, женщина, которая должна была бы если и не любить его, то хотя бы трепетать перед ним, — имеет любовником его собственного фаворита, брата прежней его любовницы, оставшейся холодной к его любви, — камергера Монса де ла Круа.
Сначала Петр не желает этому верить, хотя известие исходит от человека, которому он полностью доверяет, — Ягужинского, которого называют «оком государевым».
Царю надо убедиться во всем собственными глазами.
Петр делает вид, что он покидает Санкт-Петербург, и объявляет, что его отсутствие продлится две или три недели.
В нескольких льё от города он останавливается, возвращается во дворец и посылает пажа передать императрице привет так, словно сам находится в Кронштадте.
Пажу приказано за всем наблюдать и по возвращении доложить о том, что он видел или даже заподозрил.
Паж возвратился, и после его доклада у царя не осталось больше никаких сомнений.
Было два часа пополуночи, когда Петр направился прямо в спальню Екатерины. Сестра Монса бдила в передней. При виде ее царь разгневался еще больше — стало быть, все, кого он любил, предавали его.
Он оттолкнул ее и прошел дальше.
Паж, явно не узнавший царя, попытался защитить дверь в комнату императрицы. Петр повалил его ударом кулака и вошел: Екатерина, растерявшись, вскочила с постели, чтобы защитить любовника.
Петр чуть было не убил ее ударом своей трости.
Взгляд его обшаривал глубину алькова: Моне де ла Круа лежал в постели, ожидая смерти, спокойный и покорный.
Царь покинул спальню, не сказав ему ни единого слова.
Затем он вошел в спальню князя Репнина и сказал, обращаясь к нему:
— Встань и слушай.
Князь встал и протянул руку к своей одежде.
— Тебе не надо одеваться, — сказал царь.
И он сообщил ему обо всем, что перед этим случилось.
Потрясенный услышанным признанием, князь Репнин спросил у царя, какое тот принял решение.
— Я решил, — ответил Петр, — отрубить голову императрице, как только настанет утро.
Князь Репнин бросился ему в ноги:
— А ваши дочери, царевны Анна и Елизавета?
— А что мои дочери?..
— Подумайте, ведь вы обесчестите их, государь; подумайте, ведь вы поставите под сомнение законность их происхождения.
Петр вздохнул.
— Мне кажется, — произнес он, — что в этом деле я властен распоряжаться сам.
— О! — воскликнул Репнин. — Поступайте, как вам угодно.
Царь вернулся к себе, не прибавив ни слова.
Наутро Моне де ла Круа был арестован по обвинению в заговоре против государства; его сестра была арестована как соучастница заговора.
Было проведено дознание.
Пока оно длилось, у царя начались припадки гнева, доходившие до безумия.
Однажды вечером, возвратившись из крепости, где происходило дознание, Петр неожиданно и без свиты вошел в комнату, в которой юные царевны занимались рукоделием.
Грозный, бледный как смерть, он был вне себя; лицо и все его тело сотрясалось в судорогах, а блуждающие глаза сверкали. Некоторое время он шагал по комнате, не произнося ни слова, однако глаза его, жуткие, полные угрозы и жажды мести, останавливались временами на юных царевнах.
Обе они, дрожа от ужаса, покинули комнату.
Молодая француженка, их воспитательница, скользнула под стол и оставалась там, неподвижная, безгласная, сдерживая дыхание.
Она видела, как царь раз десять вытаскивал из ножен свой охотничий нож и задвигал его обратно, топал ногами, стучал кулаком, бросал на пол свою шляпу, бил вдребезги все, что попадало ему под руку, и наконец вышел из комнаты, толкнув дверью с такой неистовой силой, что она рассыпалась.
Моне де ла Круа был приговорен к смерти, а его сестра — к наказанию кнутом, которое, по слухам, произвел сам царь.
После этого он сослал ее в Сибирь.
Двадцать седьмого ноября 1724 года Моне де ла Круа, сознавшись во всем, что требовал от него Петр, и признав себя виновным во взяточничестве, измене и заговоре, был обезглавлен на плахе.
Он шел на казнь, словно мученик. Несчастный всегда носил на запястье маленький браслет с бриллиантами, который он получил в подарок от царицы. При аресте ему удалось спрятать браслет за чулочную подвязку и таким образом сохранить его.
На эшафоте он незаметно вручил браслет лютеранскому пастору, сопровождавшему его, и попросил возвратить эту вещь царице.
Петр смотрел на казнь из окна Сената. Когда Моне был обезглавлен, царь поднялся на эшафот, взял голову за волосы и нанес ей пощечину.
Затем, вернувшись во дворец, он сказал, обращаясь к Екатерине:
— Поедемте со мной, сударыня, я желаю покатать вас.
Нисколько не сомневаясь в том, что им задумано нечто ужасное, Екатерина все же не осмелилась отказаться и подчинилась.
В открытой коляске царь привез ее на площадь, где еще стоял окровавленный эшафот, на котором виднелась отделенная от тела и насаженная на кол голова, и так направил экипаж, что складки одежды императрицы коснулись эшафота и несколько капель кровавого дождя, падавшего из только что отрубленной головы, упали на платье неверной супруги.
Екатерина не дрогнула, и на ее мраморном лице не отразилось ни малейшего чувства.
С этого дня всякие отношения между супругами прекратились и Петр видел жену только на людях.
Он бросил в огонь завещание, составленное в ее пользу, и дал возможность полагать, что, отправив первую жену в монастырь, вполне способен отправить туда и вторую.
Ибо в противоположность другим монархам, которые ведут двойное существование, жизнь общественную и жизнь личную, гигант, чьи главные черты мы пытаемся обрисовать, всегда жил лишь жизнью общественной. То ли из беспечности, то ли из высокомерия он всегда выставлял напоказ свои недостатки и достоинства, добродетели и пороки.
Его домашняя жизнь была достоянием всей его огромной державы. Сестра, незаконно захватившая власть, бесчестные любовницы, внебрачная дочь, неверная жена, сын-святотатец — он не только выставлял все это на обозрение, но и выдвигал на первый план. Это было право гения, и он им пользовался.
Живя для блага общества, он и жил открыто для общества.
Да будет вам известно, что Петр не скрывал даже болезни, от которой ему предстояло умереть, как не скрывал он и всего остального, хотя болезнь эта из тех, в каких обычно не признаются.
Он во всеуслышание заявил даже не только о своем недуге, но и о его источнике.
— Остерегайтесь генеральши! — нередко кричал царь, скрипя зубами в разгар невероятных мучений. — Это лучший совет, какой я могу дать своим друзьям.
Правда эта дама, ничего не отрицая, возвращала ему комплимент.
— Но почему вы не вылечите государя? — спрашивали у доктора, англичанина Арескина.
— Но как я могу вылечить человека, — отвечал врач, — у которого в теле целый легион демонов сладострастия?