Этими семью сотрапезниками были Панаев с женой, Некрасов и четверо их друзей; услышав шум, все они обернулись и радостно закричали при виде Григоровича.
Во всеуслышание объявили мое имя, и Панаев подошел ко мне, раскрыв объятия.
Вам, конечно, известно то странное воздействие, какое оказывает на нас первое впечатление от увиденного нами незнакомого человека, зарождая в нашем сердце приязнь или неприязнь к нему. Так вот, мы, Панаев и я, испытали друг к другу первое из этих чувств; мы обнялись, как старые друзья, и, когда это объятие разомкнулось, действительно ими стали.
Затем подошла г-жа Панаева: я поцеловал ей руку, а она, по трогательному русскому обычаю, в ответ поцеловала меня в лоб.
Госпожа Панаева — дама лет тридцати двух, наделенная необычайно своеобразной красотой; она автор нескольких романов и рассказов, опубликованных под псевдонимом «Станицкий».
Некрасов, более сдержанный по характеру, ограничился тем, что встал, подал мне руку и поручил Панаеву извиниться передо мной за то, что сам он, получив беспорядочное воспитание, не говорит по-французски.
Другие присутствующие просто-напросто представлялись мне.
Мне приходилось слышать от многих, что Некрасов не только великий поэт, но и поэт, гений которого соответствует нуждам своего времени.
Я внимательно вглядывался в него. Это человек лет тридцати восьми — сорока, с болезненным и глубоко печальным лицом, по натуре нелюдимый и насмешливый. Он страстный охотник, ибо охота, мне кажется, дает ему возможность быть в одиночестве; свое ружье и своих собак он любит больше всего на свете, если не считать Панаева и Григоровича.
Последний сборник его стихотворений, запрещенный цензурой к переизданию, стал теперь чрезвычайно дорого стоить.
Накануне я купил его за шестнадцать рублей и ночью перевел два стихотворения оттуда, пользуясь подстрочником Григоровича. Их достаточно, чтобы дать представление о даровании автора, насмешливого и печального.
Нет необходимости напоминать, что при переводе всякий оригинал теряет на все сто процентов.
Вот первое из этих стихотворений; оно исключительно русского содержания и потому, возможно, не будет должным образом оценено во Франции.
ЗАБЫТАЯ ДЕРЕВНЯ 1
У бурмистра Власа бабушка Ненила Починить избенку лесу попросила.
Отвечал: нет лесу, и не жди — не будет!
«Вот приедет барин — барин нас рассудит,
Барин сам увидит, что плоха избушка,
И велит дать лесу», — думает старушка.
Кто-то по соседству, лихоимец жадный,
У крестьян землицы косячок изрядный Оттягал, отрезал плутовским манером.
«Вот приедет барин: будет землемерам! —
Думают крестьяне. — Скажет барин слово —
И землицу нашу отдадут нам снова».
3
Полюбил Наташу хлебопашец вольный,
Да перечит девке немец сердобольный,
Главный управитель. «Погодим, Игнаша,
Вот приедет барин!» — говорит Наташа.
Малые, большие — дело чуть за спором —
«Вот приедет барин!» — повторяют хором…
4
Умерла Ненила; на чужой землице У соседа-плута — урожай сторицей;
Прежние парнишки ходят бородаты,
Хлебопашец вольный угодил в солдаты,
И сама Наташа свадьбой уж не бредит…
Барина все нету… Барин все не едет!
5
Наконец однажды середи дороги Шестернею цугом показались дроги:
На дрогах высокий гроб стоит дубовый,
А в гробу-то барин; а за гробом — новый.
Старого отпели, новый слезы вытер,
Сел в свою карету — и уехал в Питер.
А вот другое стихотворение того же автора. Оно не просто печальное: оно душераздирающее.
Его название — «Бедная подружка».
Никогда еще из самых недр людского общества не исходил столь горестный крик!
Еду ли ночью по улице темной,
Бури заслушаюсь в пасмурный день —
Друг беззащитный, больной и бездомный,
Вдруг предо мной промелькнет твоя тень!
Сердце сожмется мучительной думой.
С детства судьба невзлюбила тебя:
Беден и зол был отец твой угрюмый,
Замуж пошла ты — другого любя.
Муж тебе выпал недобрый на долю:
С бешеным нравом, с тяжелой рукой;
Не покорилась — ушла ты на волю,
Да не на радость сошлась и со мной…
Помнишь ли день, как, больной и голодный,
Я унывал, выбивался из сил?
В комнате нашей, пустой и холодной,
Пар от дыханья волнами ходил.
Помнишь ли труб заунывные звуки,
Брызги дождя, полусвет, полутьму?
Плакал твой сын, и холодные руки Ты согревала дыханьем ему.
Он не смолкал — и пронзительно звонок Был его крик… Становилось темней;
Вдоволь поплакал и умер ребенок…
Бедная, слез безрассудных не лей!
С горя да с голоду завтра мы оба Так же глубоко и сладко заснем;
Купит хозяин, с проклятьем, три гроба —
Вместе свезут и положат рядком.
В разных углах мы сидели угрюмо.
Помню, была ты бледна и слаба,
Зрела в тебе сокровенная дума,
В сердце твоем совершалась борьба.
Я задремал. Ты ушла молчаливо,
Принарядившись, как будто к венцу,
И через час принесла торопливо Гробик ребенку и ужин отцу.
Голод мучительный мы утолили,
В комнате темной зажгли огонек,
Сына одели и в гроб положили…
Случай нас выручил? Бог ли помог?
Ты не спешила печальным признаньем,
Я ничего не спросил,
Только мы оба глядели с рыданьем,
Только угрюм и озлоблен я был…
Где ты теперь? С нищетой горемычной Злая тебя сокрушила борьба?
Или пошла ты дорогой обычной,
И роковая свершится судьба?
Кто защитит тебя? Все без изъятья Именем страшным тебя назовут.
Только во мне шевельнутся проклятья —
И бесполезно замрут!..
Как видите, этих двух стихотворений достаточно, чтобы дать представление о даровании Некрасова.
Но мы приведем здесь еще третье, исключительно с целью исправить ошибку, а вернее, искоренить клевету в отношении одного из наших соотечественников, непонятно каким образом распространившуюся в России. Пришло время покончить с этой клеветой.
Речь идет о княгине Воронцовой-Дашковой и ее преждевременной смерти.
Согласно распространившейся в России легенде, княгиня Воронцова-Дашкова вышла во Франции замуж за некоего авантюриста, который промотал ее состояние, а ее самое отправил умирать в больницу.
Эта печальная история стала причиной того, что из-под пера Некрасова вышла новая поэтическая горесть — такое название более всего подходит к стихам угрюмого поэта.