Однако этому стали противиться.
Великий канцлер и другие сенаторы никоим образом не были согласны с мнением Меншикова и настаивали на очередности наследования в пользу Петра II, внука царя. Чувствуя себя несвободными в присутствии Меншикова и его солдат, сенаторы предложили посоветоваться с народом, открыв, чтобы иметь возможность разговаривать с людьми, одно из окон зала, где заседало собрание. Однако Ментиков заявил, что сейчас не настолько тепло, чтобы открывать окна. Затем по его знаку в зал вошел офицер, сопровождаемый лишь двадцатью солдатами, но позади них, в глубине коридоров, виднелся весь вооруженный и грозный отряд.
Екатерина была провозглашена императрицей. Но вскоре опека Меншикова стала тяготить ее, и она не скрывала своего раздражения по этому поводу. С этого времени Меншиков, предвидя близкую смерть императрицы Екатерины, озаботился выбором ее преемника. Он пообещал трон великому князю Московскому, выставив условием, что тот женится на его дочери.
Великий князь взял на себя это обязательство, рискуя не сдержать своего слова.
Но вот что рассказывают, а вернее, рассказывали в то время.
Екатерина, как и предвидел Меншиков, в самом деле захворала; Меншиков пожелал ухаживать за ней, и все лекарства именитая больная принимала из его рук.
Однажды, когда врач прописал какую-то микстуру, Меншиков взял чашку с питьем из рук придворной дамы, итальянки по имени г-жа Ганна. Екатерине питье показалось таким горьким, что она опорожнила чашку лишь на три четверти и вернула ее придворной даме. Та, не понимая, откуда появилась горечь в этой микстуре, которую она сама приготовила и в которую входили лишь приятные на вкус составные части, допила то, что оставалось в чашке, и действительно ощутила горечь, на которую жаловалась императрица.
Екатерина умерла; придворная дама тяжело заболела, но была спасена своим мужем, который, будучи итальянцем и разбираясь в химии, дал ей противоядие.
Меншиков стал полновластным хозяином страны. Он устроил помолвку своей дочери с молодым царем и взялся охранять его, но не так, как охраняют императора, которого чтят, или зятя, которого любят, а как узника, бегства которого опасаются.
Тем не менее Петр II сбежал.
Товарищами игр царя были его тетка Елизавета (та, что впоследствии царствовала и, родив восьмерых внебрачных детей, не оставила законного наследника; та, что получила прозвище Милостивой, потому что во время ее царствования не был казнен ни один человек) и два молодых князя Долгоруковых.
И вот однажды, когда Петр II в сопровождении своего неразлучного опекуна отправился на прогулку в Петергоф, один из двух братьев Долгоруковых, Иван, подстрекаемый министром Остерманом, предложил царю бежать через окно, как только наступит ночь. Это легко было сделать, поскольку, как выяснилось, караульные стояли лишь возле двери. Юный царь, донельзя уставший от неволи, в которой он оказался, и не испытывавший любви к дочери Меншикова, согласился на это предложение; когда наступила ночь, он бежал вместе со своим отважным товарищем и добрался до того места на дороге, где его поджидал громадный отряд дворян и офицеров, враждебных Меншикову. Они направились в дом канцлера Головкина, где собрался Сенат, и оттуда с триумфом вернулись в Санкт-Петербург.
Меншиков, узнав о побеге государя, осознал себя погибшим. Тем не менее, чтобы ему не в чем было себя упрекнуть, он решил попытать судьбу до конца.
Он последовал за молодым царем, но, прибыв во дворец, обнаружил, что стража полностью сменена, а гарнизон находится под ружьем.
Тогда он направился в свой дворец, чтобы принять там решение, как действовать дальше, однако отряд гренадер, окружавший дом, арестовал князя, когда он туда входил.
Тогда он потребовал позволения поговорить с царем, но в ответ получил лишь уведомление о приказе отправиться вместе со всей семьей в Раненбург.
Раненбург — это принадлежавшее Меншикову поместье, расположенное между Казанским царством и Вятской провинцией.
Меншиков мог ожидать, что с ним поступят хуже.
В Раненбурге находился укрепленный им великолепный замок, где он намеревался вести жизнь старых русских князей, которым его, сына простого крестьянина, уподобили императорские милости. Меншикову было разрешено взять с собой столько слуг, сколько ему заблагорассудится, и столько денег, сколько он найдет нужным, а также наиболее ценные из его вещей. К тому же, что редко случается с лицами, попавшими в опалу, с ним разговаривали исключительно вежливо; следовательно, он не опустился настолько низко, чтобы не быть в состоянии снова подняться на поверхность.
Ему надлежало до наступления следующего дня покинуть Санкт-Петербург. Около десяти часов утра он выехал в самых роскошных своих каретах и с такой огромной кладью, с такой многочисленной свитой, что его отъезд напоминал скорее пышный кортеж посла, чем неприметный конвой арестанта. Проезжая по улицам Санкт-Петербурга, князь приветствовал всех, словно император, принимающий почести от своих подданных, и спокойно и приветливо разговаривал с теми, кого он знал. Многие сторонились, не отвечая ему, как будто перед ними находился чумной больной, но другие, чуть более смелые, обменивались с ним несколькими словами, чтобы пожалеть или поддержать его: он не пал еще настолько низко, чтобы кто-нибудь осмелился его оскорбить.
Оскорбления придут в свой черед: они не за горами.
Через два часа после отъезда из Санкт-Петербурга, на той самой дороге в Сибирь, по какой после него пройдет еще столько несчастных, путь ему был прегражден отрядом солдат; командовал ими офицер. Именем царя этот офицер потребовал у князя наградные ленты орденов — Святого Андрея, Александра Невского, Слона, Белого Орла и Черного Орла.
Меншиков вручил ленты офицеру: он заранее положил их в шкатулку, чтобы отдать по первому требованию.
Затем его вместе с женой и детьми заставили выйти из кареты и сесть в телеги, приготовленные, чтобы везти их в Раненбург.
Он подчинился, промолвив:
— Исполняйте свой долг, я готов ко всему. Чем больше богатств вы у меня отнимете, тем меньше забот вы мне оставите.
Итак, он вышел из кареты и сел на телегу, полагая, что его жена и дети сядут рядом с ним. Однако их заставили сесть в другую телегу. Но все же у него оставалось утешение — разговаривать с ними, и он возблагодарил Бога за такое благодеяние.
В таких условиях его довезли до Раненбурга.
Но испытаниям, которые его ожидали, не суждено было прекратиться в Раненбурге.
Расстояние между Москвой и Раненбургом составляло всего сто пятьдесят льё. Меншиков был слишком близко от царя. Пришел приказ ехать в Сибирь, в Якутск.
Князь взглянул на детей и жену, увидел у них грусть на лице и улыбку на устах.
— Когда надо ехать? — спросил он царского посланца.
— Немедленно, — ответил тот.
В этот же день семья отправилась в путь. Ментиков мог взять с собой восемь слуг по своему выбору.
Но потрясение было глубоким, а тяготы невыносимыми. Княгиня Меншикова не выдержала первой: она умерла по дороге между Раненбургом и Казанью.
Труп довезли до Казани. Стража, не позволявшая Мен-шикову ехать в одной телеге с женой, пока она была жива, разрешила ему теперь находиться возле ее трупа. Пока длилась ее агония, муж заменял княгине священника, увещевая и утешая ее, словно служитель Господа, и даже, несомненно, с большей убежденностью и большим пониманием, ибо горести, которые князь пытался ей утешить, когда она умирала, он разделял с ней до самой ее смерти; когда же ее не стало, все бремя их обрушилось на него одного.
Он продолжал свой путь до Тобольска.
Там Меншикова ждал весь город, предупрежденный о его приезде. Как только князь ступил на берег реки, к нему подошли два дворянина, которых он сам сослал в Сибирь, встали по обе стороны от него и принялись осыпать его оскорблениями. Но Меншиков, грустно покачав головой, сказал одному из них: