И все же то, что я побывал вблизи отдушины, не осталось без последствий: моя грудь наполнилась воздухом более пригодным для дыхания, чем тот, что я вдыхал в течение получаса, и потому, пополнив запасы воздуха в легких, я с новыми силами отправился в путь. Вскоре проводник остановился и спросил у меня, как я предпочитаю покинуть шахту: через проход наверху или внизу; я поинтересовался у него, чем отличаются эти два выхода, и он пояснил, что наверх ведут четыреста ступеней, а вниз — семьсот. Я, не задумываясь, предпочел подняться, ибо помнил, что мне пришлось пережить во время спуска в колодец, и одного подобного опыта в этот день мне было достаточно.
Добравшись до верха лестницы и оказавшись в штольне, мы увидели в ее конце дневной свет. Признаюсь, что его вид был мне чрезвычайно приятен; я прошел в копях три четверти льё, и проделанный путь показался мне весьма интересным, однако несколько неровным.
Выход, к которому мы подошли, открывался в узкую и пустынную ложбину. Крутая тропинка за полчаса привела нас к месту, где мы вошли в шахту. Пришло время расплатиться с проводником, которому я должен был за экскурсию и потерянную лампу; я оценил то и другое в шесть франков и по его словам признательности понял, что он посчитал себя щедро вознагражденным.
Я вернулся в Бе в одиннадцать часов утра; час был еще довольно ранний, и можно было продолжить мое путешествие. Мартиньи, где я рассчитывал заночевать, находился всего в пяти с половиной льё пути, поэтому я зашел в гостиницу лишь для того, чтобы забрать свои вещи и посох. Первый город, который лежит на пути путешественника, идущего из Бе, — это Сен-Морис: он назван по имени предводителя Фиванского легиона, который в этом месте претерпел мученическую смерть вместе с шестью тысячами шестьюстами своими воинами[21], но не отрекся от христианской веры.
Во все времена Сен-Морис считался воротами Вале; и в самом деле, два горных хребта, между которыми лежит долина, в этом месте настолько сближаются друг с другом, что в любой вечер эту теснину можно перекрыть, захлопнув ворота. Цезарь, великолепно сознавая стратегическую важность данного места и желая всегда быть полновластным хозяином этого прохода в Альпах, приказал выстроить здесь укрепления, усилив тем самым крепость, воздвигнутую самой природой. В ту пору Сен-Морис назывался Тарнадом, по имени близлежащего замка, Каст-рум Тавретунеус, погребенного в 562 году под обломками горы Тавредунум.
по-видимому, особенно отдавали предпочтение этому месту как последнему пристанищу: три нижеследующие надписи подтверждают наши слова, ибо первая надпись гласит, что Антонин Север велел перевезти из Нарбона в Тарнад тело своего сына.
D.M.
ANTONI IISEVERINARBONAE DE-FUNCTIQUI VIXITANNOS XXV.
MENSES III. DIEBUS XXIV. ANTONI US SEVERUS PATER INFELIXCORPUS DEPORTATUM HIC CONDIDIT.[22]*
M. PANSIO COR.
M. FILIO SEVERO
II VIR. FLAMINI
JULIA DECUMIN A MARI TO,[23]
D. PANSIO M. EL.
SEVERO ANNO XXXVI JULIA D ECU MINA MATER FIL. PIENTISSIMO.[24]
При императорах Тарнад оставался сильной и важной крепостью, недаром Фиванский легион, находившийся под командованием святого Маврикия и насчитывавший шесть тысяч шестьсот солдат, стоял там гарнизоном, когда император Максимиан потребовал от легионеров отречься от учения Христа и принести жертву ложным богам, но, укрепившись в новой, зарождающейся вере, солдаты во главе со своим командиром предпочли отречению мучительную смерть. Вскоре после этого, словно те дикие язычники, что приняли христианство и крестились, Тарнад, крещенный кровью мучеников, сменил имя и стал называться Агавном. Это событие с достаточной точностью можно датировать концом IV века, поскольку на карте Феодосия, составленной в 380 году, город носит еще свое прежнее имя, а уже десять лет спустя святой Мартин даст ковчегу с прахом легионеров название «Мощи мучеников из Агавна». Впрочем, обращение Тарнада в истинную веру состоялось гораздо раньше, чем наступило то время, о каком мы ведем рассказ, так как, если верить надписи, ставшей эмблемой ратуши, город стал христианским уже с 58 года:
«Christiana sum ab anno 58».
Происхождение слова «Agaun» сильно занимала умы ученых средневековья; монах из Атона считает его производным от латинского слова «Acaunus», которое, в свою очередь, произошло от кельтского слова «Agaun», означающего «Скалистый край». Другие полагают, что город сменил имя по настоянию святого Амвросия, который в 385 году проезжал через Тарнад, следуя в Трир с посольством к императору Максиму, и пожелал, чтобы место, где фиванцы были преданы смерти, носил название, связанное с их мученичеством. Дело в том, что этот благочестивый прелат сообщает в одном из своих писем, будто место, где Самсон окончил свои дни, разрушив храм и оставив погребенными под его обломками себя и филистимлян, называлось «Agaunus» от греческого «Ауоои»[25]. Фест в своем словаре дает следующее толкование этого слова: Агон, по его мнению, обозначало жертву, которую императоры, желая снискать милость богов, приносили перед выступлением в поход; святой Иероним, рассказывая о цирковых боях христианских мучеников, неизменно пишет в своих трудах: «Agones martyrum»; и наконец, агонистиками называли некоторых фанатиков-донатистов, ищущих смерти. Мы придерживаемся мнения, что именно в пользу последней версии должен быть разрешен этот важный вопрос.
Но, как бы там ни было, в IX веке к названию этого места, означающему массовое побоище, добавилось имя предводителя замученных легионеров: город стал называться Сен-Морис Агонский, а впоследствии просто Сен-Морис, и это имя он сохранил за собой вплоть до наших дней.
Чудеса, творимые мощами мучеников, создали им такую славу, что те из галльских епископов, у кого недоставало святых реликвий в епархиях, посылали за ними в Агон; и вскоре приходские священники, завидуя привилегии своих начальников, до того потеряли всякий стыд, что стали требовать для своих церквей кто руку, кто ногу святых мучеников; святые мощи, несмотря на их многочисленность, вероятно, исчезли бы все до единой в ходе этого грабежа, если бы не эдикт императора Феодосия, запрещавший под страхом самого жестокого наказания вскрывать захоронения легионеров. В итоге удалось сохранить от расхищения множество останков мучеников, а также несколько сосудов с их кровью. Карл Великий, дабы сберечь эту великую ценность, преподнес в дар Сен-Морису агатовую склянку, которая и поныне хранится в городской сокровищнице. Он также подарил городу золотой стол весом в шестьдесят марок, богато украшенный бриллиантами и предназначавшийся для обряда причастия; деньгами, вырученными от его продажи, были покрыты траты на поход в Святую землю Амедея III, графа Савойского.
Я так подробно рассказываю об античном прошлом Сен-Мориса потому, что, покидая город, очень трудно унести с собой какое-либо воспоминание о его современном облике, и приходится поступать с ним, как с нашими новыми дворянами, которых я из вежливости продолжаю еще называть их старыми именами.
Едва выйдя из Мартиньи, я заметил, взглянув направо, небольшую часовенку в честь Богоматери, покровительницы Бе, построенную на высоте восьмисот футов у отвесной стены утеса, а точнее, прилепленную к ней. Наверх вела узкая тропинка, не имеющая никакого ограждения, местами шириной менее восемнадцати дюймов. В часовне жил какой-то слепой.
Примерно через тысячу шагов, справа от дороги, после десяти минут ходьбы, вы увидите часовню Вероллье, построенную на том самом месте, где был обезглавлен святой Маврикий. В те времена Рона текла у подножия невысокого холма, на котором состоялась эта казнь, и голова святого, отделенная от тела, докатилась до берега реки и исчезла в ней.
Было уже три часа пополудни, а я собирался прийти в Мартиньи к ужину. Мне хотелось посвятить еще некоторое время знакомству с водопадом Писваш, который мне расхваливали как один из красивейших в Швейцарии. После полутора часов ходьбы, за поворотом дороги, я издалека увидел водопад: он четко вырисовывался на фоне черной скалы, словно молочная река, низвергавшаяся с горы. Для взора нет ничего притягательнее и восхитительнее воды: для пейзажа она то же, что зеркало для домашних покоев; это самое живое из всего неживого, что есть в природе, однако водопад затмевает собой все: это подлинно живая вода, так и тянет наделить ее душой. Ты с интересом следишь за пенными бурунами, возникающими в тех местах, где поток наталкивается на выступы утеса; слушаешь ее громкий голос, наполняющийся стенаниями, когда она устремляется вниз; охаешь при виде ее падения, боль которого не может скрасить ей даже тот сверкающий, переливающийся шарф, что мимоходом набрасывает на ее плечи солнце; затем, наконец, с любопытством наблюдаешь за ее неторопливым течением по долине, будто следишь за мирным существованием друга, чья юность была исполнена бурных страстей.
21
Согласно автору книги "Gestis Francorum"*, и шестью тысячами шестьюдесятью шестью — согласно сочинению монаха из Атона; с этим числом соглашается также Адон, архиепископ Вьеннский, в своем труде "Краткие жизнеописания святых". Венанций Фортунат, епископ Пуатье, в 590 году прославил эту героическую смерть, сочинив стихотворение, отрывок из которого приводится ниже:
Turbine sub mundi сйт persequebantur iniqui Christicolasque daret saeva procella neci;
Frigore depulso succendens corda peregit Rupibus in gelidis fervida bella fides;
Quo, pie Maurici, ductor legionis opimae,
Traxisti fortes subdera colla viros,
Quos positis gladiis armarunt dogmata Pauli Nomine pro Christi dulcius esse mori.
Pectore belligero poterant qui vincere ferro,
Invitant jugulis vulnera гага suis.
Многочисленные надгробные надписи служат доказательством античного прошлого Сен-Мориса и одновременно свидетельствуют о неуязвимости его положения, ибо римляне, более всего страшившиеся осквернения могил, всегда старались захоронить прах тех, кто был им дорог, вне досягаемости для мести врагов. В роду Северов,
Hortantes se clade sua sic ire sub astra:
Alter in alterius caede nalavit heros.
Adjuvit papidas Rhodanis fons sanguinis undas,
Tinxit et alpinas ira cruenta nives.
Tali fine polos felix exercitus intrans,
Junctus apostolicis plaudit honore choris.
Cingitur angelico virtus trabeata senatu,
Mors fuit unde prius, lux fovet inde viros.
Qui faciunt sacrum Paradisi crescere censum Haeredes Domini luce perenne dati.
Sidereo chorus iste throno cum carne locandus Cum veniet judex, arbiter orbis erit.
Sic pia turba simul festinans cernere Christum,
Ut caelos peteret, de nece fecit iter.**
* "Деяния франков"
**В вихре когда мирском нечестивцы воздвигли гоненье И христолюбцам несла буря свирепая смерть,
Хлад отгнав от себя, сердца вспламенив, совершила На скалах ледяных вера кипучую брань.
Там, благочестный Маврикий, славного вождь легиона,
Храбрых увлек ты мужей выю подставить свою.
Их, отложивших мечи, воружил наставленьем ты Павла,
Что для Христова скончать сладостно имени жизнь.
С бранолюбивой душой побеждать умевшие сталью,
Раны зовут на горло свое, желанные им.
Взыти друг друга к звездам призывали общей кончиной,
И один герой плавал другого в крови.
Родана скорые ключ умножил кровавый буруны,
И альпийские гнев чермный снега напитал.
Смертью сею войдя дружина счастливая в небо,
Сонму апостольскому днесь сликовствует она.
Ангельским доблесть сенатом омкнулась, трабеей одета:
Смерть где прежде была, свет там лелеет мужей.
Те, кто гражданству дают возрастать священному рая,
В вечный наследниками Господа приняты свет.
Сонм сей, стать во плоти при звездном имущий престоле,
В час как придет судия, будет вселенной судить.
Так благоверный полк, Христа поспешая увидеть,
Дабы достигнуть небес, начал со смерти свой путь.
("Об агавнских святых". — Перевод РШмаракова.)
22
Богам-манам. Антонин Север, почивший в Нарбоне и проживший 25 лет, 3 месяца и 24 дня. Его несчастный отец, Антонин Север, перевез его тело сюда
23
М[арку] Пансию Кор[нелию], сыну М[арка] Севера, фламину, от его супруги Юлии Декумины
24
Д. Пансию, сыну М[арка] Ф[лавия] Севера, 36 лет, благочестивому сыну, от его матери Юлии Декумины