— Де Жиак, проверьте, так ли это, — распорядился герцог. — Я подожду вас здесь.[2]
Де Жиак направился к мосту, миновал заставу, прошел через деревянную галерею, подошел к указанному дому и отворил дверь. Танги давал там указания двум десяткам солдат, вооруженных с ног до головы.
— Ну что? — спросил Танги, заметив вошедшего.
— Вы готовы? — в свою очередь справился де Жиак.
— Да, теперь можно идти.
Де Жиак вернулся к герцогу.
— Начальнику отряда просто показалось, ваша светлость, — доложил он, — в этом доме никого нет.
Герцог направился к месту встречи. Он миновал первую заставу, и она тотчас закрылась за ним. Это заставило его насторожиться, но, увидев Танги и сира де Бово, шедших ему навстречу, он не пожелал повернуть назад. Твердым голосом он произнес слова клятвы и, указав сиру де Бово на свою легкую кольчужную рубашку и короткий меч, сказал:
— Вы видите, сударь, с чем я пришел. Впрочем, — продолжил он, обратившись уже к Дюшателю и похлопав его по плечу, — вот кому я себя вверяю.[3]
Юный дофин уже ждал его, находясь внутри деревянной галереи на середине моста; на нем был камзол из светло-голубого бархата, подбитый куньим мехом, и шапка, верх которой охватывала небольшая корона из золотых лилий, а козырек и отвороты были отделаны тем же мехом, что и камзол.
Едва только герцог Бургундский увидел принца, все опасения его тотчас рассеялись; он направился прямо к дофину, но, войдя в галерею, заметил, что, вопреки принятым обычаям, там нет посередине барьера, который разделял бы стороны, участвующие во встрече; однако, без сомнения, он счел это следствием простой забывчивости, ибо не сделал никакого замечания на этот счет. Когда вслед за герцогом вошли десять человек его свиты, засовы на дверях с обеих сторон галереи были тут же задвинуты.
В этом тесном помещении едва хватило места для того, чтобы запертые в нем двадцать четыре человека могли расположиться там даже стоя; бургундцы и французы стояли так плотно, что почти касались друг друга. Герцог снял берет и опустился перед дофином, встав на левое колено.
— Я явился по вашему приказанию, ваше высочество, — начал он, — хотя иные и уверяли меня, что вы желали нашей встречи лишь для того, чтобы высказать мне ваше недовольство; надеюсь, это не так, ваше высочество, ибо я не заслужил ваших упреков.
Дофин стоял, скрестив руки; он не поцеловал герцога и не поднял его с колен, как это было при их первой встрече.
— Вы ошибаетесь, господин герцог, — сурово возразил он. — Да, я собираюсь предъявить вам серьезные обвинения, ибо вы нарушили обещание, данное нам. Вы позволили англичанам захватить мой город Понтуаз, который является ключом к Парижу, и, вместо того, чтобы броситься в столицу и отстоять ее или умереть там, к чему вас обязывал долг верноподданного, вы бежали в Труа.
— Бежал, ваше высочество?! — воскликнул герцог, содрогнувшись от нанесенного ему оскорбления.
— Да, бежали, — повторил дофин, упирая на это слово. — Вы…
Герцог поднялся, считая, без сомнения, что он не обязан долее слушать; но пока, коленопреклоненный, он стоял перед дофином, одно из украшений его меча зацепилось за кольчугу, и, чтобы освободить меч, он взялся за его рукоять. Не поняв намерений герцога, дофин отпрянул назад.
— Ах, вот как! Вы хватаетесь за меч в присутствии своего государя?! — воскликнул Робер де Луар, бросившись между дофином и герцогом.
Герцог хотел было что-то сказать, но в это время Танги нагнулся, схватил спрятанную под обивкой секиру, накануне висевшую у него на поясе, выпрямился и, занеся оружие над головой герцога, произнес:
— Пора!
Видя, что ему грозит удар, герцог хотел отвести его левой рукой, а правой взялся за рукоять своего меча, но он не успел даже его обнажить: секира Танги обрушилась на него, одним ударом перерубив ему левую руку и раскроив его голову от скулы до самого подбородка.
Какое-то мгновение герцог еще продолжал стоять на ногах, словно могучий дуб, который никак не может рухнуть; тогда Робер де Луар вонзил ему в горло кинжал и так и оставил его там, не вынимая.
Герцог вскрикнул, взмахнул руками и упал, распростершись у ног де Жиака.
Тотчас же поднялся невероятный шум и завязалась жестокая схватка, ибо в этом тесном помещении, где и двоим едва хватило бы места для поединка, друг на друга ринулись два десятка человек. Какое-то время только руки, секиры и мечи мелькали над головами. Французы кричали: «Бей! Бей! Смерть им!» Бургундцы вопили: «Измена! Измена! Помогите!» Оружие, ударяя одно о другое, высекало искры, кровь струилась из ран. Дофин в страхе перегнулся через заграждение. На крики примчался президент Луве, подхватил дофина за плечи, вытащил его наружу и почти бесчувственного увел в город; светло-голубое платье принца было с головы до пят забрызгано кровью герцога Бургундского.
Между тем сир де Монтагю, входивший в свиту герцога, перелез через заграждение и стал звать на помощь. Де Ноай тоже хотел было выбраться наружу, но Нарбонн раскроил ему затылок; де Ноай вывалился из галереи и почти тотчас испустил дух. Сеньор де Сен-Жорж получил глубокую рану в правый бок от удара секирой, а сеньору д’Анк-ру отсекли руку.
Тем временем в галерее битва не стихала и крики не умолкали; тело умирающего герцога, которому никто и не помыслил прийти на помощь, топтали ногами. Вначале удача была на стороне приверженцев дофина, которые были лучше вооружены, но на крики сеньора де Монтагю к галерее прибежали Антуан де Тулонжон, Симон Отели-мер, Собретье и Жан д’Эрме, и, пока трое из них кололи мечами тех, кто находился внутри галереи, четвертый пытался сломать заграждение. Однако и к сторонникам дофина пришла помощь: это были люди, прятавшиеся в доме. Видя, что всякое сопротивление бесполезно, бургундцы обратились в бегство, воспользовавшись тем, что заграждение к этому времени было сломано. Сторонники дофина бросились их преследовать, и в опустевшей, залитой кровью галерее остались только три человека.
Это были: герцог Бургундский, распластанный на полу и умирающий; Пьер де Жиак, стоявший со скрещенными руками и наблюдавший за его агонией; и наконец, Оливье Лайе, который, тронутый страданиями несчастного герцога, приподнял его кольчужную рубашку и хотел прикончить его ударом меча. Но де Жиак не желал прекращать эту агонию, каждая конвульсия которой, казалось, доставляла ему наслаждение; поняв намерение Оливье, он сильным ударом ноги выбил меч у него из рук. Оливье удивленно поднял голову.
— Черт возьми! — со смехом воскликнул де Жиак. — Дайте же бедному принцу спокойно умереть!
Потом, когда герцог уже испустил последний вздох, он положил ему руку на сердце, желая убедиться, что тот в самом деле мертв, а так как все остальное его не интересовало, он исчез, никем не замеченный.
Между тем сторонники дофина, отогнав бургундцев до самого замка, вернулись назад и нашли тело герцога распростертым на том самом месте, где они оставили его лежать; возле него находился священник города Монтро, который, стоя на коленях в луже крови, читал заупокойную молитву. Приспешники дофина хотели отнять у него труп и бросить его в реку, но священник поднял над герцогом распятие и пригрозил карой небесной тому, кто осмелится прикоснуться к этому бедному телу, которое душе пришлось покинуть при таких ужасных обстоятельствах. Тогда Коэсмерель, незаконный сын Танги, снял с ноги убитого золотую шпору, поклявшись носить ее впредь вместо рыцарского ордена; слуги дофина, следуя этому примеру, сорвали перстни с пальцев герцога, а также великолепную золотую цепь, висевшую на его груди.
Священник оставался возле трупа до полуночи и только тогда с помощью двух человек перенес его на мельницу неподалеку от моста, положил на стол и продолжал молиться около него вплоть до самого утра. В восемь часов герцог был погребен в церкви Богоматери перед алтарем святого Людовика; он был облачен в свой камзол, на ногах у покойного были его краги, а на лицо его был надвинут берет; погребение не сопровождалось никакими религиозными обрядами, однако, дабы успокоить душу убитого, в течение трех последующих дней было отслужено двенадцать заупокойных месс. На следующий день после убийства герцога Бургундского рыбаки выловили из Сены тело г-жи де Жиак.[4]