"Она умерла!" — воскликнул он.
И в самом деле, в груди у нее разорвался сосуд, и ночью ее задушила кровь.
Я добирался до Лондона два дня. Два дня — это очень долго, если едешь наедине с весельчаком, который всю дорогу поет, а у тебя в голове печальные мысли. Я все время видел перед собой бедную девушку на палубе и толстого англичанина на тумбе; ну да хватит об этом.
И вот, наконец, я приехал в Лондон. Там я спросил, как найти дом по имевшемуся у меня адресу, и мне его показали. У двери я поинтересовался, здесь ли живет человек, который был мне нужен, и мне ответили, что, да, здесь. Я въезжаю туда со своими зверушками, и все слуги собираются вокруг двуколки. В это время какой-то господин подходит к окну и спрашивает по-английски, что такое происходит. Я узнаю моего путешественника.
"Я Габриэль Пайо из Шамони, — отвечаю ему я, — привез вам ваших серн".
"О!"
"Вы помните, что сказали мне?"
"Да-да".
Он узнал меня. Так же, как и вы. О! Что за славный милорд. В доме у него все так обрадовались!.. Серн отвели в великолепную комнату.
"Отлично, — подумал я. — Если так устроили их, то где же поселят меня, неужто во дворце?"
И я не ошибся: важный лакей пригласил меня следовать за ним, и мы поднялись на два этажа. Мне открыли помещение с коврами повсюду, шелковыми шторами, бархатными креслами — роскошь, да и только! Клянусь, я действовал решительно: оставил башмаки у двери и вошел, как к себе домой. Через несколько минут слуга принес мне домашние туфли и спросил, желаю ли я завтракать вместе с милордом или предпочту, чтобы мне подали еду сюда. Я ответил, что поступлю так, как будет угодно милорду. Тогда он спросил, нет ли у меня привычки бриться самому; я ответил ему, что в Шамони меня брил школьный учитель, когда у него было свободное время, но с тех пор, как я находился в дороге, мне приходилось делать это самому.
"Да, это заметно", — сказал мне слуга.
И правда, я порезался пару раз, потому что рука у меня тяжелая, ведь я привык опираться на альпеншток, вы же понимаете…
"К вам пришлют камердинера милорда".
"Присылайте".
Через несколько минут вошел господин в голубом сюртуке, белых коротких штанах и шелковых чулках. Угадайте, кто это был?
— Камердинер.
— Надо же!.. А я принял его за учителя, встал и поклонился ему… Он сообщил, что пришел побрить меня, во что я никак не мог поверить, но он достал бритвы, мыльницу — короче, все необходимое, потом пододвинул ко мне кресло и долго уговаривал меня сесть, ну а я решил показать ему, что умею вести себя, и сказал:
"Нет-нет, я буду стоять, спасибо".
Но он возразил, мол, так ему неудобно. Пришлось сесть; он намазал мне подбородок мылом, пахнувшим мускусом, и лишь тогда провел по лицу бритвой, но это была не бритва, а настоящий бархат; затем он сказал мне:
"Готово".
Я даже ничего не успел почувствовать.
"А теперь, желаете ли вы, сударь, чтобы я одел вас?"
"Спасибо, обычно я одеваюсь сам".
"Принести ли вам белье, сударь?"
"О! Мои вещи — у меня в багаже; уж не думаете ли вы, что я явился сюда, словно голодранец? Велите принести сюда мою дорожную сумку; она полна одежды, идите!"
"И когда вы будете готовы, сударь?"
"Через десять минут".
"Дело в том, что милорд ждет вас к завтраку, сударь".
"Если милорд торопится, скажите ему, пусть начинает: я догоню его".
"Милорд будет ждать вас, сударь".
"Тогда поспешим".
Я тщательным образом приоделся, надел самое лучшее из того, что у меня было. Милорд находился в обеденном зале вместе с женой и двумя хорошенькими детишками. Он представил меня жене и сказал ей несколько слов по-английски.
"Извините, — произнес он, — но миледи не говорит по-французски".
Странным именем ее окрестили, не правда ли, — Миледи?
"Не беда, — говорю я ему, — в этом нет ничего стыдного".
Госпожа Миледи знаком пригласила меня сесть рядом с ней. Милорд налил мне вина; я поклонился присутствующим и поднес бокал ко рту.
"Вино что надо!" — сказал я милорду.
"Да, оно недурно".
"А этот шутник в вощеной шляпе сказал мне, что в Англии бутылка вина стоит двенадцать франков!"
"Да, обычное бордо; но это вино — шато-марго!"
"Как?! Чем лучше вино, тем меньше оно здесь стоит? Удивительная страна!"
"Вы меня не поняли: я говорю, что эта бутылка стоит, по-моему, луидор".
Я взял бутылку, чтобы перелить в нее то, что осталось в моем бокале.
"Что вы делаете?" — спросил милорд, задержав мою руку.
"Я не пью вина, стоящего луидор, это оскорбление Бога: сохраните его на тот случай, если король приедет к вам обедать, так будет лучше".
"Вам оно не понравилось?"
"Я был бы привередлив!"
"Тогда не отказывайте себе в удовольствии, милейший, а я дам вам двадцать бутылок в дорогу".
Пока мы пили бордо и ели бифштексы, все шло хорошо, но в конце завтрака какой-то верзила принес поднос с чашками, серебряный кофейник и бронзовый сосуд, в котором была вода и горел огонь. Все это поставили перед хозяйкой дома; она бросает целую пригоршню какого-то целебного средства в кофейник, открывает кран, и из него течет вода; через несколько минут настой разливают по чашкам.
Милорд берет одну, Миледи — другую; мне передают третью, и я говорю:
"Нет, спасибо; мне еще в голову не ударило, и я не боюсь свалиться; пейте свое лекарство, а я воздержусь".
"Это не когда в голову ударяет, — сказал милорд, — а для пищеварения".
Не осмелившись отказаться во второй раз, я взял чашку и сделал три глотка, не ощутив вкуса; но четвертый выпить оказалось невозможно: напиток был отвратительный! Я поставил чашку на стол.
"Ну как?" — спросил милорд.
"Уф! Н-да!"
"Это отличный чай, привезенный прямо из Китая".
"А Китай далеко?" — спросил я милорда.
"Примерно в пяти тысячах льё от Лондона".
"Ну, если его недостает здесь, то я за ним точно туда не поеду".
Госпожа Миледи шепнула милорду пару слов по-английски; тогда он повернулся ко мне и спросил:
"А вы не положили сахару в вашу чашку?"
"Нет, я не знал, что так полагается!" — ответил я.
"Но в таком случае чай был отвратителен, не так ли?"
"Да уж, вкусным его не назовешь, а кроме того, вы ведь не сказали мне, что надо быть осторожным, и я обжёг себе язык: посмотрите".
"Бедняга!"
"И это еще не все, да-да! Мне кажется, что у меня опять начинается морская болезнь: это все от горячей воды, понимаете ли. Я не переношу горячей воды, мне даже от холодной нехорошо".
"Но что вы хотели бы принять внутрь, Пайо? Ведь надо же что-то выпить".
"Вы позволите мне полечиться самому?"
"Конечно".
"Тогда велите подать мне стакан водки — той, что была накануне".
— Кстати, — сказал я Пайо, радуясь тому, что появился предлог прервать его рассказ, начинавший затягиваться, — я припоминаю, что вам нравился коньяк… Жозеф!
Вошел мой слуга.
— Принесите винный погребец.
— О! Весь не нужно, бутылки будет достаточно.
— Не беспокойтесь. Стало быть, вас очень хорошо приняли в Лондоне? Сколько же дней вы там провели?
— Три дня: в первый день милорд повез меня в свой загородный дом. На глазах у его жены и детей мы выпустили серн в парке — это было очень весело. На второй день мы поехали на спектакль, опять-таки в коляске милорда. На третий день он привез меня к торговцу одеждой, где оказалось более ста пятидесяти готовых платьев, и говорит мне:
"Выберите себе из них полный костюм".
Тут, как вы понимаете, я не растерялся: выбрал бархатный костюм, который висел совершенно отдельно, и померил его — он сидел на мне, как перчатка; кстати, это тот самый костюм, видите!
Пайо встал и дважды повернулся на месте.
"А теперь, — сказал мне милорд, — нужно положить что-то в карманы, чтобы они не болтались; вот вам сто гиней".
"А сколько стоят эти сто гиней?"
"Примерно две тысячи семьсот франков".
"Но вы должны мне всего две тысячи франков".
"За серн — да, верно; ну а семьсот франков — за поездку".
"Тогда, — сказал я ему, — просто не знаю, как вас и благодарить".
"Не стоит; и если вам захочется побыть здесь еще, вы доставите мне этим удовольствие".
"Спасибо, но, видите ли, мне нужно возвращаться домой: моя дочка родила, и меня ждут на крестины; о, если бы не это, я бы остался у вас, мне тут очень хорошо".