В ночь с воскресенья на понедельник заговорщики собрались на поляне Рютли, причиной чего послужила внезапная смерть Гесслера.
Некоторые из них высказывались за то, чтобы приблизить день освобождения края, и в их числе были Конрад фон Баумгартен и Мельхталь.
Но Вальтер Фюрст и Вернер Штауффахер воспротивились этому, утверждая, что рыцарь фон Ланденберг теперь будет держаться настороже, и потому вооруженное выступление стало в тысячу раз опаснее; если же, напротив, в краю по-прежнему, несмотря на смерть Гесслера, будет сохраняться спокойствие, то Ланденберг посчитает эту смерть актом личного мщения и займется лишь поисками убийцы.
— Но тем временем, — вскричал Конрад, — что станет с Вильгельмом, что станет с его семьей? Вильгельм спас мне жизнь, и речи быть не может о том, чтобы я бросил его на произвол судьбы.
— Вильгельм и его семья в безопасности, — раздался голос из толпы.
— Тогда мне нечего более добавить, — заявил Конрад.
— Ну а теперь, — сказал Вальтер Фюрст, — разработаем план восстания.
— Если старейшины позволят мне сказать, — выступил вперед молодой человек из Верхнего Унтервальдена, звавшийся Цагели, — то я мог бы кое-что предложить.
— Что именно? — спросили старейшины.
— Позвольте мне захватить замок Роцберг.
— Сколько человек тебе для этого надо?
— Сорок.
— Учти, что замок Роцберг — одна из самых сильных крепостей в нашем краю.
— У меня есть средство туда проникнуть.
— Какое же?
— Я не могу этого открыть, — ответил Цагели.
— Ты уверен, что наберешь сорок человек, которые тебе понадобятся?
— Я в этом уверен.
— Хорошо, действуй, мы согласны.
Цагели вернулся в толпу.
— Ну а я, — сказал Штауффахер, — если мне будет доверено, возьму на себя замок Шванау.
— А я, — заявил Вальтер Фюрст, — захвачу крепость Ури.
Два эти предложения были встречены единодушным одобрением. Каждый из присутствующих пообещал за оставшиеся пять недель привлечь на сторону заговорщиков как можно больше сильных и смелых воинов из числа своих друзей, а перед тем как разойтись, собравшиеся выбрали три знамени, под которыми им предстояло идти в бой. На стяге Ури была изображена голова быка с разорванным кольцом в носу — символом ига, которое им предстояло сбросить; Швиц начертал на своем полотнище крест в память о страстях Господних, а Унтервальден — два ключа в честь святого апостола Петра, которого весьма почитали в Зарнене.
Как и предвидели старейшины, смерть Гесслера сочли за проявление личной мести. Поиски Вильгельма не принесли результата и были приостановлены. В краю вновь воцарились тишина и спокойствие, и так продлилось до того дня, на который было назначено восстание.
Вечером 31 декабря управитель замка Роцберг, как было заведено, обошел посты, расставил часовых, отдал необходимые распоряжения и приказал дать сигнал к тушению огней. Замок, казалось, и сам погрузился в сон, последовав примеру людей, собравшихся под его крышей; огни погасли один за другим, и мало-помалу воцарилась полная тишина, которую нарушали только мерные шаги часовых на башнях, а также их голоса во время переклички, повторявшейся каждые четверть часа.
Внезапно, хотя казалось, что весь замок спит, в нем осторожно приоткрылось небольшое окно, выходившее в сторону крепостного рва, и оттуда боязливо высунула голову девушка лет восемнадцати — девятнадцати, которая, несмотря на ночной мрак, стала пристально вглядываться в черноту рва. По прошествии нескольких минут, когда ей стало понятно, что в сгустившемся сумраке невозможно что-либо разглядеть, девушка шепотом позвала: «Цагели!» Она произнесла это имя так тихо, что звук ее голоса можно было принять за дуновение ветра или едва слышное журчание ручейка. Однако ее услышали, ибо в ответ раздался голос более громкий и более решительный, хотя и не лишенный осторожности, и в тишине прозвучало: «Аннели!»
Девушка застыла на мгновение, прижав к груди ладонь, как если бы она пыталась усмирить бешеное биение сердца. Но вот снова послышалось, как кто-то произносит ее имя: «Аннели!»
— Да-да, — прошептала она, наклоняясь к тому месту, откуда с ней разговаривал, казалось, дух ночи. — Да, мой любимый… Но прости меня, мне так страшно!..
— Чего ты боишься? — произнес тот, к кому она обращалась. — В замке все спят, одни лишь часовые бодрствуют на вершинах башен… Я не могу тебя разглядеть и едва тебя слышу; неужели ты думаешь, что они смогут нас услышать и увидеть?
Девушка не промолвила в ответ ни слова, но что-то бросила вниз: это был конец веревки, к которой Цагели привязал лестницу. Аннели подтянула лестницу вверх и закрепила ее на перекладине окна. Мгновение спустя юноша был в ее комнате. Аннели хотела было подтянуть к себе веревочную лестницу, но Цагели не дал ей это сделать.
— Подожди, любимая, — сказал он, — мне еще понадобится эта лестница, а главное, прошу тебя, не бойся того, что сейчас произойдет, ибо малейшее твое слово, малейший твой возглас будут означать мою смерть.
— Но что это?.. О Боже!.. — воскликнула Аннели. — Ах, мы пропали!.. Смотри!.. Смотри!.. — и она указала Цагели на человека, появившегося в окне.
— Нет-нет, Аннели, мы не пропали: это друзья.
— Но я, я… Я обесчещена! — воскликнула девушка, закрывая лицо руками.
— Напротив, Аннели, я беру этих людей в свидетели моей клятвы. Я клянусь взять тебя в жены, как только наша родина станет свободна.
Девушка бросилась в объятия любимого. Тем временем двадцать человек один за другим поднялись по лестнице в комнату, после чего Цагели подтянул к себе лестницу и закрыл окно.
Двадцать товарищей Цагели тотчас рассыпались по замку. Гарнизон, пребывавший во сне, был застигнут врасплох и не оказал никакого сопротивления; заговорщики заперли немцев в тюрьме замка и переоделись в их форму, оставив знамя императора Альбрехта развеваться над крепостью, ворота которой распахнулись на следующий день в обычное время.
В полдень стоявший на вершине башни часовой заметил несколько всадников, галопом направлявшихся к крепости. Двое заговорщиков встали около ворот, а остальные выстроились во дворе. Десять минут спустя рыцарь фон Ланденберг проехал под заградительной решеткой замка, и она опустилась за ним. Рыцарь был взят в плен, как и гарнизон крепости.
План Цагели полностью удался. Мы видели, как двадцать из тех сорока человек, что были нужны ему для успеха задуманного предприятия, проникли вместе с ним в замок и захватили его; остальные двадцать тем временем отправились в Зарнен, где произошло следующее.
В ту минуту, когда Ланденберг выехал из королевского замка Зарнен, чтобы присутствовать на обедне, эти двадцать человек подошли к нему, дабы поднести как положенные дары ягнят, коз и кур. Управитель велел им отнести эти подношения в замок, а сам поехал в церковь. Войдя в ворота, заговорщики вытащили спрятанные под одеждой железные наконечники, прикрепили их к своим посохам и овладели замком, после чего один из них поднялся на верхнюю площадку крепости и трижды протяжно протрубил в рог, каким пользуются горцы. Это был условный сигнал: в ответ на улицах города раздались призывы к восстанию. Бунтовщики бросились к церкви, чтобы схватить Ланденберга, однако его вовремя предупредили о мятеже, и он, вскочив на коня, бежал в замок Роцберг. Но именно это и предвидел Цагели.
Весь остаток дня к наместнику императора относились с величайшей предупредительностью и оказывали ему все подобающие знаки уважения. Вечером он попросил вывести его на верхнюю площадку замка подышать свежим воздухом. Цагели пошел вместе с ним. Оттуда перед Лан-денбергом предстала панорама края, еще накануне находившегося в его полном подчинении; отведя глаза от стяга, на котором австрийского орла сменили ключи Унтер-вальдена, он устремил взгляд в направлении Зарнена и застыл в глубокой задумчивости.
У другого угла парапета, глядя в другую сторону, стоял Цагели, также погруженный в раздумья. Оба они замерли в ожидании: один ждал, что вот-вот придут на помощь тирании, другой — что вот-вот будет оказана поддержка делу свободы.
Минуту спустя на вершине Аксенберга вспыхнуло пламя. Цагели радостно вскрикнул.
— Что это за огонь? — спросил его Ланденберг.