Со сверхчеловеческим усилием я приподнял кровать, и ребенок выполз из-под неву помогая себе руками. Я взял Марианну на рукиу намереваясь унести ееу но девочка сказала, что она не одна здесь и что где-то рядом должна быть Франциска. Я позвал Франциску по имени, однако бедняжка лишь застонала в ответ. Положив ребенка на полу я стал искать Франциску. Оторванная резким толчком от Марианныу которую она схватила за руку в минуту катастрофы, Франциска висела теперь вниз головойу с ушибленным лицом, застряв между обломков у со всех сторон сдавивших ее тело. С неимоверными усилиями ей удалось высвободить одну руку и вытереть залитые кровью глаза. Находясь в этом ужасном положении, Франциска услышала жалобные стоны малышки Марианны. Она окликнула ее по имени, и та отозвалась; Франциска спросила, где Марианна находится. Ответив, что она лежит на спине, придавленная кушеткой, но руки ее свободны, а щель в завале ей видны дневной свет и даже деревья, девочка, в свою очередь, спросила у Франциски, долго ли им придется пробыть в таком положении и придет ли к ним помощь; однако Франциска вернулась к своей первоначальной мысли о том, что настал Судный день, что на свете, кроме них, никакого не осталось и что скоро они умрут и обретут счастье на небесах; и тогда ребенок и девушка стали молиться в два голоса. Но в это время послышался колокольный звон, призывавший к «Ангелусу», и часы пробили семь раз; по звуку Франциска узнала колокол и часы Штайнерберга. Это значило, что остались еще живые люди и уцелевшие дома и можно было надеяться на помощь. Поняв это, Франциска принялась утешать Марианну, но та стала ощущать голод и, плача, просить еду; вскоре ее жалобные стоны затихли, и Франциска, не слыша их больше и решив, что бедный ребенок умер, стала просить ангельскую душу, только что покинувшую землю, вспоминать о ней на небе. Так прошло много часов. Франциска испытывала невыносимый холод; кровь, которая не могла циркулировать в сдавленном теле, скопилась в области груди и не давала девушке дышать: Франциска чувствовала, что она тоже умирает.
Но в этот момент Марианна, которая всего лишь спала, проснулась и вновь заплакала; звук человеческого голоса, каким бы слабым и беспомощным он ни был, придал бедной Франциске сил и вернул ее к жизни; сделав неимоверное усилие, она высвободила одну ногу и почувствовала облегчение. Однако тут ее тоже охватила сонливость, и она впала в дремоту как раз в ту минуту, когда малышка Марианна услышала мой голос и ответила мне. В конце концов я нашел Франциску, и с невероятным трудом мне удалось освободить ее. Ей казалось, что у нее сломаны руки и ноги, и она все время просила пить, так как, по ее словам, самые большие страдания приносила ей жажда. Я отнес ее к Марианне и положил под отверстие, проделанное мною в крыше и позволявшее видеть небо. В ответ на мой вопрос, видит ли она звезды, Франциска сказала, что, по-видимому, она утратила зрение. Тогда я велел ей оставаться на месте и пообещал, что вернусь за ней, но она стала умолять меня не оставлять ее и вцепилась в мою руку. Я ответил, что ей нечего бояться, что все успокоилось и что сначала я вытащу наружу Марианну, а потом сразу же вернусь за ней и принесу ей воды; на это она согласилась и отпустила меня.
Тогда я снял с нее фартук, повязал его себе на шею, положил Марианну в фартук, взял два его противоположных конца в зубы и, благодаря этой выдумке, оставлявшей мои руки свободными, сумел подняться вверх по той самой балке, по какой недавно спустился в дом. Я побежал к подножию креста, но по дороге заметил несчастного молодого человека, по-прежнему искавшего свою невесту: он был похож на тень и все еще держал в руке букет роз.
«Вы не видели Катарину?» — спросил он.
«Идемте со мной к распятию», — предложил я ему.
«Нет, — ответил он, — я должен ее найти».
И он исчез среди развалин, продолжая звать свою невесту.
У подножия распятия я обнаружил не только своего отца и двоих своих детей, но еще трех или четырех человек, которым удалось выжить во время этого бедствия и которые по наитию пришли искать там убежище. Положив возле них Марианну, я поручил присматривать за ней ее брату и сестре, которые были постарше, чем она. Взрослым же я рассказал, что в развалинах осталась Франциска и что мне непонятно, как извлечь ее оттуда. В ответ они сказали, что рядом уцелел дом, стоявший в стороне, и в нем, наверно, можно найти лестницу или веревки. Я бросился к этому дому; дверь его была распахнута настежь, и он был пуст: его хозяева убежали; внезапно над головой у меня послышался какой-то шум, и я подал голос.
«Это ты, Катарина?» — послышалось в ответ, и я узнал голос жениха.
Этот голос разбивал мне сердце, и я вошел во двор, чтобы не встречаться с этим несчастным молодым человеком. В доме мне удалось найти лестницу и фляжку. Взвалив лестницу на плечи и наполнив фляжку водой, я отправился спасать Франциску.
Свежий воздух придал ей немного сил, и она ждала меня, стоя на ногах. Я опустил в отверстие лестницу; она оказалась достаточно длинной и доставала до пола. Спустившись к Франциске, я дал ей фляжку, и она с жадностью опустошила ее; затем я помог бедняжке подняться по лестнице, поддерживая и направляя ее, так как она ничего не видела, и в конце концов сумел вывести ее из этой могилы, в которой она пробыла четырнадцать часов. Зрение вернулось к ней лишь через пять дней, и весь остаток жизни она была подвержена внезапным приступам страха и страдала от эпилепсии.
Настал рассвет. Ничто не может передать то зрелище, какое открылось при дневном свете. Три селения исчезли, две церкви и сто домов были засыпаны землей, четыреста человек погребены заживо, часть горы рухнула в Лауэрцское озеро и частично заполнила его, отчего поднялась волна высотой в сто футов и протяженностью в целое льё, которая прошла над островом Шванау, смыв дома и их жителей.
Часовня из Ольтена, построенная из дерева, каким-то чудом плавала по волнам; колокол из Гольдау подняло в воздух, и он упал в четверти льё от церкви.
Лишь семнадцать человек выжили в этой катастрофе.
Написано в Арте, в честь Пресвятой Троицы, 10 января 1807 года и передано моей дочери Марианне, дабы она не забывала, когда меня уже не будет рядом и я не смогу ей напомнить об этом, что Господь, карая нас одной рукой, поддерживает другой.
Йозеф Вигельд"
Хозяин вошел в комнату, когда я переписывал последние строки из рукописи его свояка; он пришел с известием, что завтрак готов.
Это был вчерашний ужин, к которому никто из нас даже и не подумал притронуться.
XXXIX
ЗНАКОМСТВО С ГОСТИНИЦЕЙ
День прошел чудесно. При всем моем желании как можно дольше не покидать это милое семейство, настало время расставания: мне пора было отправляться в путь. Я навестил Пьеро, угостив его на прощание куском хлеба, затем простился с Верным, пообещав прислать ему ошейник, пожал руку старику, который во что бы то ни стало хотел проводить меня до Шёненбуха, и попросил Марианну не забывать меня в своих молитвах.
Перед тем как завернуть за угол в том самом месте, где накануне мы повстречали Верного, я обернулся и бросил прощальный взгляд на этот крохотный домик, белеющий на зеленой лужайке. Старик сидел на своей деревянной скамейке; Марианна, стоя на пороге, провожала меня взглядом; Верный лежал на земле, греясь в лучах утреннего солнца. Эта мирная картина четко вырисовывалась в прозрачном воздухе, и от нее настолько веяло покоем и безмятежностью, что казалось, будто несчастья должны обходить стороной этот уголок земли. Разумеется, и я пребывал бы в этом заблуждении, если бы, подобно остальным, прошел лишь рядом с этим домом, но я вошел в него, и мне открылась подлинная жизнь его обитателей, со всеми их горестями и радостями. В хижинах переживают те же трагедии, что и во дворцах, однако в деревне горе молчаливо, в городе же оно заявляет о себе во весь голос; сельские жители плачут в церкви, а горожане выплескивают свои слезы на улицу; бедняки жалуются Господу на людей, а богачи — людям на Господа.
В Швице мы остановились лишь на то время, какое занял у нас завтрак, ибо в этом городе, помимо того, что он удостоился чести дать свое имя Конфедерации, а две горы, у подножия которых он расположен, имеют причудливую форму, нет ничего примечательного; позавтракав, мы снова отправились в путь и в Зеевене наняли лодку; после примерно часа плавания, оставив слева замок Шванау, сожженный в 1308 году Штауффахером, мы пристали к берегу в том месте, где часть горы обрушилась в озеро. При виде обломков Россберга я загорелся желанием пройти среди них, и издали это представлялось мне весьма легким делом, поскольку в Альпах нельзя правильно судить ни о расстоянии, ни о размерах предметов. Лодочники предупреждали меня, что мне придется пожалеть о своей затее, но я не хотел им верить, так что, когда мы подплыли к берегу, только ложный стыд не дал мне повернуть назад, и я углубился в самое сердце этих гигантских природных руин.