Сир де Шатель-Гийон, который командовал великолепной кавалерией герцога и, отличаясь личной храбростью, к тому же питал великую ненависть к швейцарцам, отнявшим у него все владения, в отчаянном порыве атаковал левый батальон, смял его и врезался в его ряды, словно железный колун в дубовый чурбан. Он находился всего лишь в двух шагах от стяга Швица и уже протянул руку, чтобы схватить его, но между ним и этим стягом оказался еще один человек: это был Ганс фон дер Груб из Берна, поднявший длинный, как коса, и тяжелый, как палица, меч; гигантский меч обрушился на шлем сира де Шатель-Гийона; шлем был слишком хорошей закалки, чтобы его можно было рассечь, однако сила удара была столь велика, что всадник, которого, казалось, оглушили ударом молота, упал с лошади. Одновременно Генрих Эльзенер, воин из Люцерна, завладел штандартом сира де Шатель-Гийона.
С правой стороны положение бургундцев было еще хуже: при первом же столкновении был убит Луи д’Эмери; его заменил Жан де Лален, но он тоже погиб; тогда сир де Пуатье принял командование на себя и тоже был убит. В итоге, здесь бургундцы не только не одержали верх, но даже намного потеряли преимущество, так что теперь по берегу озера вытянулось левое крыло швейцарского войска, обошедшее правое крыло армии герцога Бургундского; то же самое произошло и на другом фланге, когда погиб сир де Шатель-Гийон. Теперь в опасности оказался герцог Карл; Сен-Сорлен и Пьетро ди Линьяно пали рядом с ним; его знаменосец был убит, и герцог был вынужден сам подхватить свое знамя, чтобы оно не попало в руки врагов, так что ему ничего не оставалось, как дать сигнал к отступлению, что он и сделал, но отступать стал шаг за шагом, нанося и без конца принимая удары, так что происходило это на протяжении целого льё, то есть от Конкиза до берега Арнона. Там герцог вновь оказался в своем лагере и в расположении своей армии; он сменил шлем и коня, потому что шлем покривился от тяжелого удара, разбившего на нем корону, а окровавленный конь едва держался на ногах; затем он решил в свою очередь пойти в атаку.
В эту минуту герцог заметил, что с левой стороны, на вершине холмов Шампиньи и Бонвиллара, появился новый отряд противника, по меньшей мере вдвое превышавший по численности войско, которое так жестоко потеснило его авангард; солдаты спускались быстро и шумно, на ходу стреляя из артиллерийских орудий, а в промежутках между залпами в один голос выкрикивая:
— Грансон! Грансон!
Тогда герцог повернулся, чтобы дать отпор этим новым врагам, еще не принимавшим участия в сражении и потому представлявшим собой свежую и грозную силу. Но едва был выполнен маневр, который он приказал сделать, как с другой стороны раздались звуки труб солдат Ури и Унтер-вальдена.
Воины трубили в два огромных рога, которые были подарены их отцам: один — Пипином, другой — Карлом Великим, когда эти титаны франкской монархии пересекали Швейцарию, и из-за рева, издаваемого этими трубами, один из них получил название Унтервальденская корова, а другой — Урийский бык. При этих незнакомых и страшных звуках герцог остановился.
— Что это за люди? — воскликнул он.
— Это наши братья из старых швейцарских лиг, живущие высоко в горах и не раз обращавшие в бегство австрийцев, — ответил один пленник, услышав вопрос герцога, — это жители Гларуса, Ури и Унтервальдена… Горе вам, монсеньор, ведь это те самые люди, которые были при Моргартене и при Земпахе.
— Да-да, горе мне, — откликнулся герцог, — ведь если их простой авангард нанес мне такой урон, то что же произойдет, когда я буду вынужден иметь дело со всей их армией?
И действительно, вся армия конфедератов атаковала лагерь герцога с трех разных сторон, и при первом же ударе масса женщин и торговцев, бросившихся в гущу вооруженных людей, вызвала замешательство в рядах бургундцев. Лагерь и без того уже был взбудоражен отступлением герцога и его лучших воинов, а теперь, при виде этих детей гор, издававших дикие крики, итальянцы испугались первыми и обратились в бегство; вскоре с трех сторон одновременно началась орудийная пальба, и ядра из кулеврин посыпались на эту толпу людей, которых, на самом деле, было в три раза больше, чем тех, кто их атаковал, но они, не ожидая нападения, не находились в боевой готовности, не имели командиров и не слышали приказов. Герцог, громко крича, устремился к этой дрожащей толпе, стал осыпать солдат руганью, избивать их мечом, потом с несколькими самыми храбрыми и самыми преданными воинами атаковал более всего продвинувшихся вперед врагов, а затем вернулся к своим солдатам и обнаружил, что они напуганы и растеряны больше, чем в ту минуту, когда он покинул их. Такое повторилось несколько раз, и, в конце концов, все они бросились бежать врассыпную; никто не мог удержать беглецов, гонимых паническим страхом: одни устремились в горы, другие — к озеру, третьи побежали по проезжей дороге; так что герцог оставался на поле брани один со своими пятью слугами до тех пор, пока и он, поняв, что все потеряно, в свою очередь не обратился в бегство; вслед за ним скакал на маленькой лошадке его шут, кричавший потешным и одновременно жалобным голосом:
— О монсеньор, монсеньор! Какое отступление! До чего довел нас Ганнибал!
Герцог бежал так, не останавливаясь, в течение шести часов, пока не добрался до города Жунь в ущелье Юры.
Как только поле битвы очистилось от врагов, швейцарцы упали на колени, возблагодарив Бога за то, что он ниспослал им такую славную победу, а затем принялись обстоятельно грабить лагерь бургундцев.
Дело в том, что, хотя герцог Карл бросил все — шатер, часовню, оружие, казну и пушки, швейцарцы, тем не менее, еще какое-то время совершенно не догадывались о ценности своей добычи, если не считать доставшихся им осадных орудий: они принимали бриллианты за стекло, золото — за медь, а серебро — за олово; бархатные шатры, золотые и дамасские ткани, английские и мехельнские кружева распределили между собой солдаты: они разрезали их на локти, как простое полотно, и каждый забрал свою долю.
Казна герцога была разделена между союзниками: все имевшееся там серебро было измерено шлемами, а все золото — горстями.
Четыреста мушкетов, восемьсот аркебуз, пятьсот пятьдесят знамен и двадцать семь стягов были распределены между городами, которые предоставили Конфедерации солдат; Берн получил сверх того хрустальную раку, серебряных апостолов и священные сосуды, поскольку этот город внес самый большой вклад в победу.
Какой-то солдат нашел бриллиант величиной с орех в маленькой коробочке, украшенной мелкими камешками; он выбросил бриллиант, приняв его за кусочек хрусталя, какие ему случалось иногда находить в горах, и сохранил коробочку; однако через сотню шагов солдат спохватился и вернулся за бриллиантом; он нашел его под колесом телеги, поднял и продал за одно экю приходскому священнику из Монтаньи; от священника бриллиант перешел в руки торговца по имени Бартоломеус, который продал его Генуэзской республике, а она перепродала камень Лодовико Сфорца по прозвищу Моро; после смерти этого миланского герцога и пресечения его династии Юлий II купил этот бриллиант за двадцать тысяч дукатов. Некогда украшавший корону Великих Моголов, он сияет сегодня в папской короне и оценивается в два миллиона.
В том месте, где произошло первое столкновение между герцогом Бургундским и Никлаусом фон Шарнахталем, на песке были найдены еще два бриллианта, ударом меча выбитые из короны, которая сверкала на герцогском шлеме. Один из этих бриллиантов был куплен купцом по имени Якоб Фуггер, который отказался продать его Карлу V, потому что Карл уже должен был ему около пятисот тысяч франков, но не выплачивал их, а также Сулейману, потому что ему не хотелось, чтобы бриллиант ушел из христианского мира. Этот камень был приобретен за пять тысяч фунтов стерлингов Генрихом VIII, дочь которого, Мария, передала его как часть своего приданого Филиппу II Испанскому. С тех пор он остается собственностью Австрийского дома.