"Элигий, мастер из мастеров, главный среди всех".
Едва появившись, эта надпись вызвала большое волнение, а поскольку Элигий в основном имел дело с заказчиками из купцов, рыцарей и паломников, которые без конца сталкивались у дверей его мастерской, то вывеска заносчивого мастера в скором времени пробудила обиду у кузнецов не только во Франции, но и в других странах Европы. И тогда со всех сторон послышались такие громкие протестующие крики, что они донеслись до рая; Господь Бог, не зная вначале, какова их причина, обеспокоился и посмотрел на землю; взгляд Всевышнего, случайно обратившийся к Лиможу, упал на пресловутую вывеску, и ему все стало ясно.
Из всех смертных грехов Господа Бога больше всего всегда сердила гордыня: именно гордыня восстановила Сатану и Навуходоносора против Всевышнего, и Всевышний низверг одного и лишил разума другого; поэтому Бог уже выбирал способ, каким можно будет наказать новоявленного Амана, но в эту минуту Иисус Христос, увидев, как озабочен его отец, поинтересовался, в чем причина этого беспокойства. В ответ Бог показал ему вывеску; Иисус Христос прочитал ее.
— Да, конечно, Отче, — сказал он, — надпись, и правда, дерзкая, однако Элигий в самом деле искусный мастер; он лишь забыл, что его умение дано ему свыше, но, за исключением гордыни, в нем преобладают добрые начала.
— Согласен, — ответил Господь Бог, — у него прекрасные качества, однако его гордыня высится над ними всеми, так же как кедр высится над иссопом, и она заставит их зачахнуть в своей тени. Ты же прочел: "Элигий, мастер из мастеров, главный среди всех"? Это вызов не только человеческому умению, но и небесной власти.
— Что ж, Отче, пусть небесная власть ответит ему добротой, а не суровостью; вы ведь желаете обращения виновного, а не его смерти, не правда ли? Так вот, я возлагаю на себя обязанность обратить его.
— Гм! — промолвил Господь Бог, покачав головой. — Ты берешься за неприятное дело.
— Вы даете мне свое согласие? — продолжал Иисус Христос.
— Ты не добьешься успеха, — ответил Господь Бог.
— Позвольте мне все же попытаться.
— И сколько времени ты у меня просишь?
— Двадцать четыре часа.
— Согласен, — сказал Всевышний.
Иисус, не теряя времени, снял свои божественные одежды, облачился в наряд подмастерья и, соскользнув вниз по солнечному лучу, спустился к воротам Лиможа.
Он тотчас вошел в город, держа в руке посох и приняв вид человека, прибывшего издалека, а затем направился прямо к дому Элигия; тот в это время ковал и приступал уже к третьему калению.
— Да пребудет с вами Господь, хозяин! — поприветствовал его Иисус, войдя в мастерскую.
— Аминь! — ответил Элигий, не взглянув на него.
— Мастер, — продолжал Иисус, — я обошел всю Францию и повсюду слышал о твоем умении, а потому, решив, что только ты можешь показать мне нечто новое…
— Да уж! — воскликнул Элигий, бросив на него быстрый взгляд и продолжая ковать железо.
— Согласен ли ты взять меня в подмастерья? — смиренно продолжал Иисус. — Я пришел предложить тебе мои услуги.
— А что ты умеешь? — спросил Элигий, небрежно бросив подкову, по которой он только что ударил в последний раз молотом, и отложив в сторону клещи.
— Ну, — продолжал Иисус, — я умею ковать и подковывать, как мне кажется, не хуже любого другого на свете.
— Без исключения? — высокомерно переспросил его Элигий.
— Без исключения, — спокойно ответил Иисус.
Элигий рассмеялся.
— Что ты скажешь об этом? — вновь заговорил Элигий, снисходительно указав Иисусу на только что законченную подкову.
Иисус посмотрел на нее:
— Скажу, что сделано неплохо, но полагаю, что можно сработать и лучше.
Элигий едва сдерживал смех:
— И сколько раз ты будешь прокаливать такую подкову?
— Один раз, — ответил Иисус.
Элигий рассмеялся: как мы уже сказали, ему приходилось прокаливать подкову трижды, а другим — пять или шесть раз, и он подумал, что этот подмастерье сошел с ума.
— А не хочешь показать мне, как у тебя это получится? — с насмешливым видом спросил он.
— Охотно, мастер, — ответил Иисус, спокойно поднял клещи и, взяв лежавшую возле наковальни заготовку из сырого железа, положил ее в кузнечный горн.
Затем он сделал знак Окули, и тот принялся тянуть веревку кузнечных мехов.
Огонь, погасший было под углем, загорелся маленькими голубыми язычками; засверкали миллионы искр, и вскоре окрасившееся в красный цвет пламя охватило предложенную ему пищу; время от времени умелый подмастерье опрыскивал водой горн, который, на мгновение почернев, почти сразу же обретал новую силу и более яркое горение; наконец, жар в горне стал казаться расплавленной массой. Через мгновение эта лава побледнела, настолько прогорел весь пылавший до того уголь, и тогда Иисус достал из горна почти белую железную заготовку, положил ее на наковальню и, поворачивая ее одной рукой, а другой колотя по ней молотом и обрабатывая ее, сумел за несколько ударов придать ей такую форму и такую законченность, каких Элигий вряд ли смог бы достичь. Все было сделано так быстро, что несчастный мастер из мастеров не увидел ничего, кроме огня.
— Вот! — сказал Иисус Христос.
Элигий взял подкову, питая надежду найти в ней какой-нибудь изъян, но все там было в порядке, и, как ему того ни хотелось, он не нашел повода сказать о ней что-нибудь плохое.
— Да, конечно, — пробурчал он, вертя подкову в руках, — да, неплохо… Ну что ж, для простого кузнеца — неплохо. Но, — продолжал он, надеясь захватить Иисуса врасплох, — изготовить подкову — это далеко не все, надо еще суметь приладить ее к копыту лошади. Помнится, ты говорил мне, что умеешь подковывать лошадей?
— Да, мастер, — по-прежнему спокойно ответил Иисус Христос.
— Поставьте лошадь в станок[62], — крикнул Элигий своим подручным.
— О! Не стоит, — перебил его Иисус, — у меня есть свой способ, который избавляет от больших усилий и весьма сберегает время.
— И что же это за способ? — удивленно спросил Элигий.
— Сейчас увидите, — ответил Иисус.
С этими словами он достал из кармана нож, подошел к лошади, поднял ее заднюю левую ногу, отрезал копыто у первого сустава, зажал его в тиски, с величайшей легкостью прибил к нему подкову, отнес назад подкованное копыто, приставил его к ноге лошади, где оно тут же прижилось, затем отрезал правое копыто, с тем же успехом повторил ту же операцию, а потом проделал то же самое с двумя другими копытами, и при этом лошадь, казалось, меньше всего на свете беспокоили странность и необычность приемов нового подмастерья. Что же касается Элигия, то он в глубочайшем изумлении наблюдал за совершавшейся процедурой.
— Ну вот, мастер, — сказал Иисус Христос, прилаживая четвертое копыто.
— Я и сам вижу, — промолвил святой Элигий, всеми силами стараясь скрыть свое удивление.
— Так вы не знали о таком способе? — словно между прочим спросил Иисус Христос.
— Ну да! Конечно! — поспешил откликнуться Элигий. — Я слышал о нем… но всегда предпочитал другой.
— И поступали неправильно: этот удобнее и быстрее.
Элигий, разумеется, и не подумал прогнать такого ловкого помощника; к тому же у него были опасения, что, если он не сговорится с ним, тот обоснуется где-нибудь неподалеку и, вполне очевидно, станет опасным конкурентом; в итоге он предложил ему свои условия: Иисус одобрил их и был принят в мастерскую в качестве старшего подмастерья.
62
Станок — особое приспособление, посреди которого привязывают лошадь, когда хотят ее подковать.