Амбруаз, крайне заинтересованный в том, чтобы доктор остался, поскольку роженице снова могла понадобиться его помощь, не стал более настаивать на своем предложении и приказал одному из своих слуг приготовить постель для гостя. И тогда доктор попросил, чтобы ему постелили в комнате хозяина, если тот не будет против. Амбруаз, не имея никаких возражений, дал на это согласие, а сам, перед тем как лечь, отправился навестить жену и застал ее спящей. Приказав немедленно разбудить его в случае необходимости, Амбруаз оставил роженицу под присмотром сиделки, а сам вернулся в комнату, где его ждал друг.
Доктор широкими шагами взволнованно ходил по комнате, но в ту минуту хозяин не обратил на это особого внимания. Взяв одну из свечей, горевших на протяжении всего вечера, он предложил гостю взять другую, и они вместе направились в спальню, в которой по просьбе доктора они должны были ночевать вместе.
Амбруаз лег и задул свечу; доктор тоже лег, но свою свечу оставил зажженной; Амбруаз вскоре заснул.
Среди ночи он проснулся от стонов. Если не считать бледных лунных лучей, пробивавшихся сквозь решетчатые ставни и заливавших слабым светом часть его постели, комната была погружена во мрак. Сначала ему подумалось, что он принял какой-то сон за реальность, но стоны возобновились: они слышались со стороны постели доктора.
— Это ты стонешь, Луи? — спросил Амбруаз.
Однако ответом ему был лишь новый стон.
— У тебя что-нибудь болит?
Послышалось всхлипывание, и снова все смолкло.
— Так ты спишь или бодрствуешь? — с некоторым раздражением спросил Амбруаз и приподнялся в постели.
— Бодрствую, — отвечал доктор, — вот уже полтора года, как я больше не сплю.
— Что ты имеешь в виду? — недоуменно произнес Амбруаз.
— Послушай! Слишком давно меня все это мучает! Я должен тебе все рассказать, иначе я просто умру!
— Да ты, часом, не сошел с ума? — спросил Амбруаз. — Что такое тебе надо рассказать?
— Подожди, — ответил доктор, — об этом следует говорить шепотом.
В голосе его соседа по комнате звучало такое глубокое отчаяние, что Амбруаз почувствовал, как его самого охватывает дрожь; он стал шарить по ночному столику в поисках фосфорной зажигалки, но доктор уловил это движение и, догадавшись о намерении друга, воскликнул:
— Нет, нет! Не надо света! Иначе я не смогу рассказывать.
В ту же минуту Амбруаз услышал, как его гость встал с постели, и увидел, как он подошел к окну и задернул занавеску, чтобы лунный свет перестал падать на его постель; затем, судя по звукам, он ощупью приблизился к изголовью его кровати. Амбруаз протянул руку и наткнулся на руку доктора. Она была ледяной, как у мраморной статуи, но при этом влажной от пота. Амбруаз попытался отнять свою руку, но доктор с силой притянул ее к себе, припал к ней губами и рухнул на колени перед другом.
— О Господи! Что с тобой? — воскликнул Амбруаз.
— Ты не догадываешься? — спросил доктор.
— О чем, по-твоему, я должен догадываться?
— Неужели ты не догадываешься, что тот, кто держит тебя за руку, кто на коленях стоит здесь у твоей кровати, — гнусный негодяй, убийца… Хуже того, отравитель?..
Амбруаз отпрянул и с силой вырвал свою руку, как ни крепко сжимал ее доктор.
— Несчастный! — воскликнул он. — Зачем ты говоришь мне это?! Кто тебя заставляет говорить мне это?!
— Кто меня заставляет? Да разве я это знаю сам? Возможно, Бог!.. Или угрызения совести!.. Или моя жена!.. Или моя дочь!..
Последние слова он произнес приглушенным голосом.
Амбруаз отодвинулся к краю кровати.
— Да, да, я привожу тебя в ужас, не так ли?! Но это не имеет значения: я должен все тебе рассказать! Это душит меня: когда я расскажу обо всем, мне станет легче… Амбруаз, я отравил свою жену!.. Амбруаз, я отравил свою дочь!..
Потрясенный Амбруаз воздел руки к Небу, не в силах вымолвить ничего, кроме: «Бог мой! Бог мой!»
— Никто этого не знает! Ни у кого нет никаких подозрений, ни у кого не может их быть; но тот, кто меня разоблачит, обретается во мне самом; каждую секунду эта роковая тайна готова сорваться с моих губ. Наверное, первый, кто сделал исповедь правилом, был какой-то страшный преступник; дело в том, что, по моему мнению, мне станет легче, если я сознаюсь в своем преступлении. Сегодня утром, когда ты приехал за мной, я думал о тебе; мне показалось, что это знамение свыше, и тогда я решился! Правда, в какую-то минуту мной овладела слабость, и я уже готов был вот-вот уехать, так ничего и не сказав. Если бы был день, я бы так и сделал, но была уже ночь, а ночью… — доктор потянулся к Амбруазу и схватил его за руку, — а ночью, — продолжал доктор, сжимая его руку своей ледяной рукой, — ночью мне страшно!..
— Но почему ты мне рассказываешь об этих ужасных делах?! Я не священник… я не могу отпустить тебе грехи!
— Но ты мой друг и можешь меня утешить!
— Хорошо, тогда послушай! — произнес Амбруаз, приближаясь к нему. — Я буду говорить с тобой как друг, а не как священник, ведь ты пришел за советом, а не за отпущением грехов.
— Говори! Говори!
— Рано или поздно твое преступление откроется (от этих слов доктор задрожал), а это означает для тебя тюрьму, эшафот, а может быть, и того хуже… каторгу! У тебя жив отец, у тебя есть сестра: твой отец будет обесчещен, сестра не сможет найти себе мужа. Возьми мои пистолеты и пусти себе пулю в лоб в каком-нибудь укромном уголке леса Марсийи; я буду тебя сопровождать и заберу оружие. Завтра все будут говорить, что на тебя напали грабители и убили.
— А если в последнюю минуту мне изменит мужество? Если я только раню себя, а не убью?
— Тогда напиши письмо, что ты покончил жизнь самоубийством, спрячь его в ящик ночного столика и, если у тебя не хватит выдержки… ну что ж, я сам тебя прикончу…
Доктор застонал, отпустил руку Амбруаза и откинулся назад.
После минутного молчания Амбруаз заговорил снова:
— Ну что ж, значит, ты трус. Ложись спать, хватит об этом говорить!
— А то, что я тебе доверил, ты… никогда не разгласишь?..
— Ах ты негодяй! — прошептал Амбруаз. — Ты принимаешь меня за такого же мерзавца, какой ты сам!
Доктор опустился на колени около своей кровати; Амбруаз покинул комнату и пошел в спальню жены.
Утром он осведомился, видел ли кто-нибудь его гостя; ему сказали, что тот уехал на рассвете.
Полгода они не виделись. По прошествии полугода Амбруаз услышал, что доктор арестован по подозрению в отравлении жены и дочери. Слуга доктора, чья комната помещалась над покоями его господина, удивленный тем, что ночами хозяин, вместо того чтобы спать, то встает, то ложится, то ходит по комнате, однажды ночью спустился вниз, решив подглядеть за ним в замочную скважину; он увидел доктора, стоявшего на коленях посреди комнаты, и услышал, как тот просит прощения у жены и дочери. Этот слуга достался доктору от его тестя и был очень привязан к своим прежним хозяевам. Он пришел к старику, оставшемуся после смерти дочери и внучки в полном одиночестве, и все ему рассказал. У того и прежде были некоторые подозрения, но подозрения эти из-за отсутствия доказательств заглохли, и все свелось к тому, что он ничего не предпринимал, а просто перестал видеться с зятем. Он угасал в одиночестве, словно засыхающее где-то в стороне дерево; рассказ его бывшего слуги пробудил в нем прежние сомнения. Он спросил слугу, может ли тот устроить так, чтобы он сам увидел и услышал все, что происходит в доме; слуга ответил, что нет ничего проще: он спрячет его в своей комнате и, поскольку все повторяется каждую ночь, нужно будет лишь посмотреть и послушать, чтобы самому во всем удостовериться.
Так все и было проделано. Старик, которого убедили не столько слова, сколько бледность убийцы, в ту же ночь отправился к королевскому прокурору и дал показания.
На следующее утро доктор М. был арестован.
Он тотчас же во всем признался и сам пересказал сцену в Марсийи, объяснив судье, как в свое время Амбруазу, что он ощутил в себе настоятельную потребность выговориться и, подчинившись высшей силе, обо всем поведал другу.
И тогда Амбруаз был вызван в суд в качестве свидетеля и явился в Кон дать показания.
Допрос был назначен на следующий день, но вечером, как уже было сказано, доктор вскрыл себе бедренную артерию.
Освобожденный от обязательств, которые он сам на себя принял, Амбруаз смог теперь рассказать о том, что произошло. Впрочем, мы были первыми, кто услышал эти удивительные показания. До этого времени Амбруаз никому ни слова не говорил о преступлении доктора, даже своей жене.