Ясно, что ни о какой охоте на следующий день не могло быть и речи; к тому же Амбруаз должен был еще задержаться в Коне для дознания.
А потому в тот же вечер мы распрощались с ним и на рассвете следующего дня направились в Ла-Шарите, где должны были остановиться на пару часов.
КИТАЙСКИЕ ШТУЧКИ
Мы остановили карету напротив церкви, здание которой так никогда и не было достроено, но при этом уже превратилось в руины, а затем пешком отправились к г-ну Грасе: к нему у меня было рекомендательное письмо.
Господин Грасе — из числа тех приятных и любезных ученых, кто со святым терпением употребляют половину своей жизни на то, чтобы собирать одну из тех частных коллекций, что порой способны по своей значимости оказать честь музею большого города, а другую половину тратят на то, чтобы принимать назойливых посетителей, которые являются к ним с рекомендательными письмами от незнакомцев, не имеющих никакого права давать эти письма, и которых, тем не менее, подобный учтивый любитель древностей принимает с таким почетом, будто их прислал его ближайший друг. Разумеется, с нами все обстояло совсем иначе, ибо нас г-ну Грасе рекомендовал Тейлор. Поэтому прежде всего г-н Грасе предложил нам позавтракать вместе с ним.
После завтрака, поскольку погода на какое-то время прояснилась, хотя у нас все равно были опасения, что дождя на весь остаток дня не миновать, г-н Грасе познакомил нас с городом, ставшим столь знаменитым во времена ландскнехтов и войн Лиги и обязанным своим названием милосердию, которое проявляли его основатели. От средневековых сооружений города ничего не осталось, кроме развалин замка, остатков крепостных стен и церкви. Мы осмотрели все за полчаса, но тут г-н Грасе, которого мы одолевали расспросами с настойчивостью и любопытством путешественников, только-только начавших свою поездку, вдруг вспомнил о романском барельефе, увиденном им в одном частном доме за полгода до этого; громкими криками мы изъявили желание посмотреть романский барельеф, и г-н Грасе, подведя нас к дому, где таилось это сокровище двенадцатого века, постучал в дверь.
Дом представлял собой невзрачное, почти развалившееся строение, относящееся, по-видимому, к тому же самому времени, что и хранившийся в нем барельеф. Мы поднялись по темной винтовой лестнице и внутри небольшой романской арки, образующей альков, где стояла плохонькая кровать, увидели то, что нам так хотелось посмотреть.
Это действительно был прекрасный барельеф двенадцатого века, представлявший во всей архаичной застылости поз, которая присуща искусству того времени, Бога Отца в окружении святых. Оберегаемые самим местом, где они находились, все персонажи прекрасно сохранились, если не считать центральной фигуры, у которой была отбита голова. Господин Грасе припомнил, что, когда он видел эту скульптуру в последний раз, столь опечалившего нас повреждения еще не было. В самом деле, бросалось в глаза, что надлом на шее был свежий. Увидев такое, г-н Грасе спросил хозяина, каким образом пострадала эта скульптура, хотя он дал ему совет оберегать ее. И тогда хозяин печальным голосом рассказал нам, как все это случилось.
Последний полк, следовавший через Ла-Шарите-сюр-Луар к новому месту своего расположения (а во Франции принято, что полки время от времени становятся гарнизоном на новом месте), был кирасирский. В провинции, как это опять-таки принято, солдат обычно размещают на постой в домах горожан, а тот человек, у кого находились мы, несомненно в виде одолжения получил на постой сержанта. Для оказания гостю особой чести хозяин уступил ему лучшую кровать в доме — ту, что стряла под аркой с барельефом, — а сам отправился спать в какой-то другой уголок своей трущобы. Однако, хотя эта кровать и была главной в доме, а возможно, именно поэтому, все щели поблизости от нее были заполнены множеством клопов, устроивших там свое жилище. И потому, едва задув свечу, несчастный сержант ощутил, что со всех сторон его осаждают враги, с какими он чересчур часто имел дело во время своих скитаний, чтобы не узнать их в первую же минуту. Однако, сколь ни привычен он был к визитам подобных гостей и сколь ни презрительным было его отношение к ним, пока их число не превышало определенного предела, на этот раз они были в такой силе, что бедняга проворочался целую ночь и ни на минуту не заснул; так что когда звуки трубы дали ему знать, что пора подниматься, он все еще не смыкал глаз.
Легко себе представить, в каком скверном настроении поднялся с кровати сержант; а поскольку уже начало светать, ему захотелось по крайней мере отомстить врагам перед своим уходом, и он начал охоту за ними по всем правилам, как вдруг, преследуя беглецов, перебегавших с кровати на стену, обратил внимание на барельеф и на голову Бога Отца, выступающую из облаков.
И тогда сержант, подумав, что ему куда лучше будет расправиться с главным виновником этого нашествия, чем гоняться за каждым клопом по отдельности, схватил обеими руками свою саблю.
— А! Деревянный Господь Бог! — воскликнул он. — Так это ты приказал Ною поместить пару клопов в ковчег! Ну, погоди! Погоди!
И с этими словами он так ловко ударил по барельефу саблей, что голова Бога отскочила на другой конец комнаты. Что же касается святых обоего пола, то, поскольку упреков такого же рода по отношению к ним у него не было, он оставил их в покое и удалился, довольный справедливостью совершенного им возмездия.
До этого необычайного происшествия барельеф по своей сохранности был, вероятно, лучшим из всех, какие остались во Франции от той эпохи.
Увидев все, что следовало увидеть в Ла-Шарите, мы вернулись в дом г-на Грасе, преследуемые первыми каплями того дождя, что грозил нам с утра; настало самое подходящее время для осмотра кабинетов диковинок. И мы тотчас же поднялись в музей г-на Грасе.
Должен признаться, что я ожидал увидеть одну из обычных бедных провинциальных коллекций с тремя-четырьмя подвешенными к потолку чучелами рыб и был приятно поражен, увидев в первой же зале великолепные вазы Бернара де Палиси и полную коллекцию камней и минералов с горы Синай, коллекцию, равной которой, вероятно, нет и в Музее естественной истории. К сожалению, я недостаточно сведущ в минералогии, чтобы оценить по достоинству эту коллекцию, и потому сразу направился прямо к множеству предметов средневековья, а прежде всего к ключам и замкам, изготовленным с таким вкусом и изяществом, что подобными изделиями мог бы гордиться сам Бенвенуто Челлини.
Одну за другой мы осмотрели четыре или пять комнат, наполненных диковинными предметами, большая часть которых была привезена г-ну Грасе одним из его друзей, капитаном корабля, человеком образованным и смелым, совершившим Бог весть сколько кругосветных путешествий; всего две-три недели назад он вернулся из Китая и привез с собой удивительный образец не столько способностей, сколько великого терпения поклонников Большого Дракона.
Перед тем как покинуть Париж, капитан заказал себе разного вида панталоны, и одну пару среди них можно было считать настоящим шедевром; это было одно из тех необыкновенных изделий, какие порой выходят из ателье Юмана или Водо: они прекрасно входили в сапоги, подчеркивали контуры икр, делали незаметными колени, обрисовывали бедра и скрадывали живот. И поскольку хозяин отдавал им предпочтение, то, послужив ему не один день на борту, повидав мыс Доброй Надежды и остров Бурбон, бедные панталоны прибыли в Кантон несколько потрепанными. Тем не менее, благодаря своему модному покрою, важнее которого ничто не может быть, даже новизна, они выглядели еще вполне пристойно до той минуты, пока матрос, служивший капитану камердинером, не вылил прямо на одну из штанин злосчастных панталон половину масла, содержавшегося в лампе, которую он начал чистить.
Как бы философски ни подходил капитан к жизни, этот удар был столь ощутим, что он все еще не мог от него оправиться, когда один из его друзей, живущих в Кантоне, как обычно пришел выкурить с ним трубку. Капитан показался ему настолько хмурым, что друг испугался, не случилось ли с ним какого-нибудь несчастья, и, проявляя настойчивость, поинтересовался, что могло испортить его обычно хорошее настроение. Капитан показал ему злосчастные панталоны, приготовленные на выброс, и сказал: «Вот посмотри, это те самые, какими ты вчера так восхищался!»