Нога Геракла ступила на землю близ устья Роны, и едва он прошел несколько льё в глубь суши, как на него напали Лигур и Альбион, сыновья Нептуна. Геракл истратил все свои стрелы и должен был пасть, но тут на помощь ему пришел Юпитер, обрушивший с неба такой град камней, что они доныне покрывают равнину Кро. Геракл-победитель основал город, которому в память о своем сыне он дал имя Немаус. Город этот — Ним, и его нынешнее название еще хранит отзвук того, как он был наречен в древности.
И здесь уже аллегория становится прозрачной, а символ — очевидным: цивилизация, недоступная пониманию варваров и презираемая ими, вступает на западные земли. Варварство побеждено, и знаком победы, одержанной равниной над горами, становится основание города. На этом все, что должен был сделать Геракл в Галлии, заканчивается. И он оставляет последнюю память о своем походе: боги, как говорит Силий Италик, видят его
Scindentem nubes frangentemque ardua montis.[6]
И с тех пор существует лишь один путь, который ведет с галльских берегов на равнины Италии, проходя через ущелье Тенда. Эта первая из всех известных дорог: она существовала за тысячу лет до Рождества Христова. В наши дни, хотя ей насчитывается двадцать восемь веков, она все еще именуется Тирской дорогой.
Тир, обличенный пророком Иезекиилем и осажденный войском Навуходоносора, приходит в упадок; его чахнущие колонии умирают вдали от метрополии, подобно тому как гибнут конечности, которым сердце перестает посылать кровь. Тщетно родосская цивилизация пытается вдохнуть жизнь в поселения тех, чью морскую империю она унаследовала; вскоре исчезают в свою очередь и эти голландцы древности, оставив в память о своей земле Роду, или Роданузию, вблизи пустынного устья Роны, а когда они исчезают, почти полностью угасает некогда процветавшая торговля между Востоком и Галлией.
Местные обитатели воспользовались этим временем оттока колонизации, когда восточная цивилизация, покинув южные берега Галлии, устремилась к северному побережью Африки, где начал расцветать Карфаген. Сего-бриги, вольное галльское племя из числа лигуров, распространились в этот период от Вара до Роны, и западное варварство стало стирать следы восточной цивилизации, как вдруг однажды фокейский корабль бросил якорь к востоку от Роны. Его капитан был молодой искатель приключений, отправившийся из Азии на поиски новых земель; он ступил на сушу и попросил предводителя варваров, властвовавшего на этих берегах, оказать ему гостеприимство.
Случилось так, что это был праздничный день: царь Нан выдавал замуж свою дочь, которую Аристотель называет Петтой, а Юстин — Гиптис. Все воины, притязавшие на ее руку, сидели на охапках сена и соломы вокруг низкого стола, уставленного горами дичи и вареных овощей. В конце трапезы должна была появиться юная невеста, жених которой еще не был назван, с чашей вина, привезенного из Италии, поскольку виноградная лоза еще не прижилась в ту пору в Галлии, и вручить эту чашу тому, кого она изберет своим супругом. Именно в это время и появился Эвксен. Нан встал, приветствуя его, ибо в Галлии иноземцы всегда были желанными гостями как во дворце, так и в хижине, и, усадив его по правую руку от себя, предложил ему принять участие в пиршестве.
В конце трапезы распахнулась дверь комнаты и вошла дочь Нана. Это была красивая стройная галльская девушка, гибкая как тростинка, белокурая, с голубыми глазами. Она на мгновение остановилась на пороге, окинув взглядом воинственных собравшихся, чтобы выбрать из их числа того, кого ей предстояло сделать царем. И вот среди этих диких воинов исполинского роста, с красными от известковой воды волосами и рыжими усами, облаченных в полосатые сагумы, которые были застегнуты у них под подбородком металлическими пряжками, она заметила юношу, отличавшегося неведомой для ее страны красотой. Его глаза и брови были темными, длинные черные волосы благоухали; на нем была белая хламида, позволявшая увидеть его обнаженные женственные руки; его головной убор, туника и сандалии были пурпурного цвета. То ли зачарованная, то ли охваченная прихотью, девушка не могла оторвать глаз от незнакомца; она направилась прямо к нему и, не обращая внимания на окружавших ее воинов, с нежной улыбкой протянула ему чашу. В ту же секунду гости поднялись из-за стола, издавая ропот. Но, как рассказывает Аристотель, Нан увидел в этом поступке внушение свыше и повеление богов. Он протянул руку фокейцу, назвал его своим зятем и в качестве приданого дочери отдал залив, у которого ее избранник ступил на сушу. Эвксен тотчас отправил галеру и треть своих спутников в Фокею, поручив им набрать на родине колонистов, а сам с теми, кто остался, основал на высоком мысе, вдававшемся в Средиземное море, город и назвал его Массалия; позднее город последовательно переименовали: римляне в Марсилию, провансальцы — в Марсилло, а французы — в Марсель.
Тем временем посланцы Эвксена, вернувшись в Фокею, поведали, чему они стали свидетелями и как их капитан стал зятем царя, основателем колонии, и призвали собрать в материнском улье новый рой, чтобы заселить основанный Эвксеном город. Услышав об этой чудесной истории, искатели приключений явились толпой, получив от государственной казны съестные припасы, инструменты и оружие; они везли с собой саженцы винограда и олив, и к тому времени, когда корабль должен был поднять якорь, на него перенесли огонь из священного очага Фо-кеи, с тем чтобы зажечь на вечные времена священный очаг в Массалии, которая воспринимала через посредство этого пламени, символа жизни, частицу бытия своей материнской земли; и тотчас же длинные фокейские галеры, у которых Геродот насчитывал пятьдесят весел, отправились в путь к Эфесу, где велел пристать переселенцам оракул. Там жила женщина из знатного рода, которой было дано откровение: великая эфесская богиня повелела ей взять одну из своих статуй и отвезти ее в Галлию. Фокейцы с радостью взяли на борт жрицу и статую богини и после благополучного плавания высадились в Массалии, где Аристарха установила культ Дианы.
Массалия разрасталась среди окружавших ее народов, которые сначала противились ее преуспеянию, но вскоре, занятые внутренними раздорами в Галлии, позволили ей возвести на этой песчаной земле деревянные дома, крытые соломой. «Ибо, — по словам Витрувия, — только для общественных и культовых зданий приберегала она мрамор, привозимый ею из Дофине, и черепицу, формуемую из такой легкой глины, что эта черепица, опущенная в воду, не тонула, а держалась на поверхности, словно дерево». Тем временем для Фокеи, матери-родины, как когда-то для Тира, а потом для Карфагена, настала пора упадка. Кир, завоевавший часть Малой Азии, приказал одному из своих военачальников осадить город. После героического сопротивления, сознавая, что дальше держаться они уже не могут, осажденные вспомнили о своих соотечественниках, нашедших гостеприимство на землях Запада; они погрузили на галеры самое ценное свое имущество, свои семьи и изображения своих богов и подняли якоря, предварительно загасив в храмах священный огонь, который им предстояло вновь обрести в Галлии и на Корсике, в Массалии и в Ал алии.
Земля Корсики была тогда еще невозделанной. Впрочем, фокейцы были моряками, а не земледельцами: у них было шестьдесят галер и не было ни одного плуга. Они стали пиратами и перекрывали торговлю между карфагенянами, сицилийцами, испанцами и этрусками. С этого времени Карфаген и Массалия стали врагами, а по прошествии времени и соперниками, так что, когда Ганнибал, дабы исполнить клятву, данную им в детстве своему отцу, составил грандиозный замысел, имевший целью сделать Карфаген владыкой мира, и появился на вершинах Пиренеев, Рим тотчас же был предупрежден Массалией об угрожавшей ему опасности и знал, что у него есть дружеская гавань, куда он может отправлять свои корабли, и дорога на землях союзника, по которой он может направить свои легионы, чтобы воспрепятствовать переходу врага через Рону и Альпы.