В середине этого пространства возвышался эшафот семи футов высоты и со стороной примерно в девять футов, посередине которого, чуть впереди от центра, стоял деревянный столб высотой около трех футов, а рядом с ним лежала подставка высотой в полфута, так что лицевая, или передняя, сторона эшафота была обращена к скотобойне Терро, в сторону Соны; к той стороне эшафота, что смотрела на аббатство монахинь святого Петра, была приставлена небольшая лестница с восемью ступеньками. Все дома на этой площади, все окна, стены, крыши, установленные помосты и вообще все возвышения, откуда открывался вид на площадь, были заполнены мужчинами и женщинами всех возрастов и званий.
Около пяти часов вечера офицеры попросили помощника отца Малавета предупредить его, что наступило время идти. Господин де Сен-Мар, увидев, как святой брат что-то шепчет на ухо его духовнику, правильно рассудил, о чем идет речь.
“Нас торопят, — произнес он, — надо идти”. Однако какое-то время г-на де Сен-Мара еще занимал беседой в его комнате один из офицеров, а когда он вышел оттуда, перед ним предстал лакей, служивший у него со времен Монпелье, и попросил какое-нибудь вознаграждение за свои услуги. “Уменя нет ничего, я все роздал ”, — ответил г-н де Сен-Мар. После этого он направился в сторону зала заседаний, к г-ну де Ту, и сказал ему: “Идемте, сударь, идемте, настало время!” И тогда г-н де Ту воскликнул: “Lcetatus sum in his quae dicta sunt mihi: in domum Domini ibimus[12]”K Затем они обнялись, a потом вышли.
Господин де Сен-Мар шел первым, держа за руку отца Малавета, и, выйдя на крыльцо, так учтиво и кротко поклонился толпе, что вызвал слезы на глазах у всех присутствующих: лишь он один оставался непоколебимо твердым и сохранял эту твердость духа на протяжении всего пути; заметив, что его духовник растроган видом плачущих людей, он промолвил: “Что это значит, отец мой? Моя участь волнует вас больше, чем меня?”
Господин Томе, начальник лионской коннополицейской стражи, вместе с лучниками и командир стражников со своим отрядом имели приказ сопровождать приговоренных к месту казни.
На ступенях дворца г-н де Ту при виде ожидавшей их кареты сказал г-ну Сен-Мару: “Как? Нас повезут в карете? Разве так отправляются в рай? Я ожидал, что меня свяжут и повезут на телеге; эти господа обращаются с нами весьма учтиво, коль скоро они не стали нас связывать и повезут нас в карете ”. Поднявшись в нее, он обратился к двум стражникам: “Видите, друзья, на Небо нас везут в карете!”
Господин де Сен-Мар был облачен в красивый камзол голландского сукна темно-коричневого цвета, отделанный золотыми кружевами шириной в два пальца; на нем были: черная шляпа с полями, загнутыми вверх по-каталонски; шелковые зеленые, а поверх них белые кружевные чулки; алый плащ.
Господин де Ту был одет в траурный камзол испанского сукна и короткий плащ. Они сели в глубине кареты, на задней скамейке — г-н де Ту справа от г-на Сен-Мара, а у каждой дверцы разместились по два иезуита: это были оба духовника и их помощники; в передней части кареты не было никого.
Палач шел пешком; на самом деле это был не палач, а носильщик (в Лионе их зовут ношатаями), пожилой человек, страшно нескладный, одетый как подмастерье каменщика, никогда до этого не принимавший участия ни в каких казнях, а лишь присутствовавший при пытках, орудиями которых ему приходилось пользоваться, но в тот день никого другого не нашлось, поскольку лионский палач сломал ногу.
В карете осужденные произносили вместе со своими духовниками литании Богоматери, “Miserere”[13] и творили другие молитвы, каялись, рассуждали о вечности, о стойкости мучеников, о страданиях, которые те испытывали. Время от времени они учтиво приветствовали толпу, заполнявшую улицы, по которым они проезжали.
Спустя какое-то время г-н де Ту сказал г-ну де Сен-Мару: “Сударь, мне кажется, что вам прискорбнее умирать, чем мне: вы моложе, вы играли более значительную роль в свете; у вас были большие надежды, вы были фаворитом великого короля; тем не менее уверяю вас, сударь, вам не стоит жалеть обо всем этом, ибо все это пустое; ведь мы, конечно же, собирались погубить себя и были бы прокляты, а Богу было угодно спасти нас. По-моему, наша смерть — это верный знак нашего предопределения свыше, которым мы обязаны Богу куда больше, чем если бы он дал нам все блага мира: мы никогда не сможем как следует отблагодарить его за этот дар”. Эти слова взволновали г-на де Сен-Мара почти до слез.
Время от времени они интересовались, далеко ли им еще ехать до эшафота; в ответ на это отец Малавет, воспользовавшись случаем, спросил г-на де Сен-Мара, боится ли он смерти. “Вовсе нет, отец мой! — ответил тот. — И как раз то, что я ее не боюсь, вызывает у меня опасение. Увы! Я не страшусь ничего, кроме своих грехов ”. Этим страхом он был охвачен все время после своей полной исповеди.
Когда они подъехали к площади Терро, отец Мамбрен уведомил г-на де Ту, что тот, находясь на эшафоте, должен помнить о возможности получить, благодаря медали, которую он ему дал, отпущение грехов, трижды произнеся: “Иисус!” И тогда г-н де Сен-Мар, услышав эти слова, обратился к г-ну де Ту: “Сударь, — сказал он, — поскольку мне предстоит умереть первым, дайте мне вашу медаль, чтобы я присовокупил ее к своим и они послужили мне первому, а потом их приберегут для вас". И затем они стали спорить, кому первому из них предстоит умереть.
Господин де Сен-Мар утверждал, что это должен быть он, как более виновный и осужденный первым, и добавил, что если он умрет вторым, то для него это означает умереть дважды. Господин де Ту настаивал на своих правах как старшего по возрасту, и тогда в разговор вступил отец Малавет и сказал г-ну де Ту: “Это правда, сударь, вы старше и, следовательно, великодушнее". А когда г-н де Сен-Мар подтвердил эту мысль, г-н де Ту промолвил: “Вы откроете мне дорогу к райскому блаженству!" — “Ах, — воскликнул г-н де Сен-Мар, — я открыл вам дорогу в бездну, но низвергнемся же в смерть, чтобы очутиться затем в жизни вечной". Отец Малавет разрешил их спор в пользу г-на де Сен-Мара, рассудив, что ему более приличествует умереть первым.
Когда они приблизилась к месту казни, поникший г-н де Ту, увидев эшафот, простер руки, потом с просветленным лицом радостно хлопнул в ладоши, словно вид эшафота был ему приятен, и сказал г-ну де Сен-Мару: “Ну вот, сударь! Отсюда мы и вознесемся в рай!", а потом обратился к своему исповеднику: “Отец мой! Возможно ли, что такое жалкое создание, как я, удостоится сегодня вечного блаженства?"
Карета остановилась у подножия эшафота. Начальник коннополицейской стражи подошел к г-ну де Сен-Мару и сказал, что ему предстоит подниматься первым; тот с большим чувством простился с г-ном де Ту, говоря, чгНо они вскоре встретятся снова в ином мире. Там, где они навеки будут соединены с Богом. Господин де Сен-Мар вышел из кареты, подняв голову и весело улыбаясь. Один из лучников начальника коннополицейской стражи подошел к нему и хотел снять с него плащ, утверждая, что теперь этот плащ должен принадлежать ему; духовник остановил лучника и осведомился у начальника коннополицейской стражи, обладают ли лучники таким правом; получив отрицательный ответ, святой отец сказал г-ну де Сен-Мару, что тот может распоряжаться плащом по собственному усмотрению. Тогда осужденный протянул плащ иезуиту, сопровождавшему его духовника, говоря, что он делает это для того, чтобы тот молил Бога за его душу.
В это время трижды прозвучала труба и секретарь лионского суда Паллерю, подъехав верхом почти к самому эшафоту, зачитал приговор, который ни тот, ни другой осужден-ненный до этого не слышали. Между тем на той дверце кареты, что была обращена в сторону эшафота, опустили кожаную занавеску, чтобы избавить от этого зрелища г-на де Ту, оставшегося вместе со своим духовником и его помощником внутри кареты.
Господин де Сен-Мар, поклонившись тем, кто стоял рядом с эшафотом, с веселым видом начал подниматься по приставной лестнице. Когда он взошел на вторую ступеньку, к нему сзади подъехал верхом на лошади лучник и снял с его головы шляпу; осужденный резко остановился, повернулся к всаднику и произнес: “Оставьте мне мою шляпу!” Начальник коннополицейской стражи, стоявший рядом, выразил лучнику свое недовольство, и тот поспешно надел шляпу на голову де Сен-Мара; поправив ее как можно лучше, г-н де Сен-Мар решительно завершил свой подъем на эшафот.