Спустившись с этой удобной для обзора возвышенности, прозванной жителями Вьенна горой Соломона вследствие искажения двух латинских слов salutis mons[22], мы направились в местный музей, который вот-вот должен был закрыться. К счастью, нам удалось отыскать хранителя музея, г-на Делорма, и он с радушием и гостеприимством, какие можно встретить лишь в провинции, не только разрешил нам продлить наше посещение сверх положенного часа, но и пожелал стать нашим экскурсоводом и лично показать нам свою прекрасную коллекцию древностей. Впрочем, сколь ни любопытны были античные обломки, собранные в этом древнем храме, который служил теперь музеем, первое, что привлекло мое внимание, был недавний портрет некоего молодого человека, чье лицо показалось мне знакомым. Однако, поскольку мне так и не удалось вспомнить, кто это, я обратился с вопросом к г-ну Делорму, и он мне ответил, что это Пиша.
Я тут же мысленно перенесся на семь-восемь лет назад и вспомнил, где мне приходилось видеть это лицо: это был тот самый вечер, когда состоялось представление «Леонида», имевшее огромный успех благодаря достоинствам пьесы, таланту Тальма и чудесной постановке, которой руководил Тейлор. Еще очень молодой в ту пору и никоим образом не надеявшийся добиться того, чего Пиша достиг после одиннадцати лет работы и выжидания, я явился на это представление как новообращенный поклонник театрального искусства, чтобы извлечь для себя урок из этого первого творения автора, которое слишком расхваливали тогда и слишком забыли теперь. Выйдя после пятого акта, я увидел в коридоре молодого человека, окруженного, сдавленного со всех сторон и буквально поднятого на руки друзьями. У него было красивое волевое лицо, по которому можно было судить, насколько он полон надежд на будущее; в глазах у него искрилась гордость, сжигавшая в тот день его душу; его волосы были отброшены назад и открывали сиявший радостью лоб. О! Как я жаждал тогда, видя его смеющимся и плачущим от счастья, чтобы моя судьба сложилась так же, как у него! Я отдал бы все, чтобы стать им!.. Ведь кто мог подумать тогда, что этому человеку, настолько исполненному счастья, что он возомнил себя богом, осталось жить всего несколько дней, и что спустя какое-то время его творение, которому Тальма даровал такую блистательную жизнь, перейдет в небытие и никогда больше не появится на свет? Кто сейчас помнит о Пиша и о «Леониде», кроме меня, когда я пишу эти строки и, закрывая глаза, вижу, как проплывают в моей памяти автор и его сочинение, подобные двум теням, проходящим во мраке.
Эти раздумья о событиях недавнего прошлого и относящиеся к совсем иному настрою мыслей, нежели тот, что нужен был для посещения музея во Вьенне, вероятно, очень помешали моему восприятию предметов античности, представших перед моими глазами, хотя многие из них были достаточно примечательны, чтобы внимательно их рассмотреть. Этот музей обязан своим возникновением одному любителю древностей, имя которого мы уже два или три раза называли. В возрасте двадцати лет молодой художник покинул свою семью и уехал из Херингена в Тюрингии, где он родился в 1732 году: он отправился в Италию, чтобы развить свой талант, изучая творения мастеров, проехал через Лион, прибыл во Вьенн, остановился там перед какими-то древними развалинами и прервал на короткое время свое путешествие, чтобы их исследовать; переходя от одних развалин к другим, он проникся любовью к древней столице аллоброгов, вознамерился прожить в ней месяц, но остался здесь на всю жизнь; он умер во Вьенне в 1813 году, успев собрать в течение пятидесяти лет, проведенных им здесь, огромную коллекцию бесценных произведений искусства, по завещанию оставленную им городу.
Самое замечательное из этих произведений искусства, полный список которых можно найти в добавлении к книге Шорье, представляет собой скульптурную группу, изображающую двух детей, которые ссорятся из-за голубя; эта скульптура высотой около двадцати футов была найдена в ходе раскопок, проводившихся рядом с новым крытым рынком. Любители древности, неизменно расположенные считать, что древние всегда использовали в искусстве иносказание, усмотрели в этом весьма простом действии: один — борьбу духа добра с духом зла, а другой — некое трагическое событие, что кажется ничуть не более правдоподобным. По мнению этого второго, дети были заняты тем, что разоряли гнезда, и один из них натолкнулся на змею, ужалившую его в руку; его друг спешит отсосать ему ранку, а в это время ящерица приносит ему бальзам. Вероятнее же всего, сюжет скульптуры — просто-напросто борьба детей, вырывающих друг у друга птицу, а другие живые существа изображены здесь по прихоти ваятеля.
Еще там можно было увидеть левретку из паросского мрамора, ласкающую своего щенка; эта скульптура была найдена в одном льё от Вьенна, рядом с хутором Мара. Исполнена она очаровательно, но, поскольку голова и морда собаки сначала отсутствовали и их нашли и приладили лишь позднее, плохое соединение шеи вредит первому впечатлению, которое эта скульптура производит. Щенка, отколотого каким-то сильным ударом, так и не удалось отыскать. На животе матери видно место, где он к ней прилегал. Господин Денон предложил городу Вьенну тысячу экю за это мраморное изделие, невзирая на все его изъяны. Город отказался его продать.
Кроме того, там есть туловище огромной статуи сидящей женщины: у нее изувечены руки и отсутствуют бедра и голова. По тонкости исполнения, которую можно оценить по деталям сочленений тела, по мягости и изяществу окутывающих его одежд легко распознать творение какого-то греческого мастера. Правдоподобие этому утверждению придает еще и то, что в верхней части шеи выдолблено отверстие — несомненно с целью поместить на плечах этой Кибелы или этой греческой Цереры голову какой-нибудь римской императрицы.
Среди кирпичей, найденных на раскопках и сложенных штабелем в углу музея, одни несут на себе надпись «Вивиорум», другие «Гларианус». Я уже видел подписи этих античных промышленников на такого же рода материалах, из которых были построены купальни Экса в Савойе. Так что расшифровка даты строительства зданий в одном из этих городов дает возможность датировать сооружения в другом. Один из этих кирпичей любопытен тем, что на нем стоит вторая подпись — след лапы собаки одного из мастеровых, оставленных ею на еще сырой глине. Когда кирпич клали в печь, никто не счел необходимым стереть этот след, который свято сохранился на нем как росчерк, подтверждающий подпись.
Помимо этих античных экспонатов, здесь есть и одна кровавая реликвия средневековья: это каменный куб, в который было заключено сердце дофина, сына Франциска I, дарованное Генрихом II городу Вьенну. Как известно, этот юный принц умер во время путешествия по Роне. Заболев еще в Лионе, где местом его жительства был монастырь святой Клары, он по приезде в Турнон принял участие в страстно любимой им игре в мяч. Разгоряченный этим занятием и забыв о болезни, мучившей его уже три или четыре дня, он попросил стакан холодной воды. Себастьяно де Монте-куккули (его не надо путать с Раймундом де Монтекуккули, победителем турок и соперником Тюренна) подал ему воду в чаше из красной глины. Дофин с жадностью выпил поданный ему напиток, после чего слег и спустя четыре дня умер. Монтекуккули, обвиненный в отравлении принца, был препровожден в Лион, допрошен, подвергнут пытке и, будучи не в силах ее вынести, признался во всем, чего от него хотели услышать; в итоге он был приговорен к публичному поношению, а после этого — четвертованию. Приговор был приведен в исполнение 7 октября 1536 года, вслед за чем возбужденная толпа вырвала тело Монтекуккули из рук палача, разорвала труп на куски и побросала их в Рону.