То был весьма неудачный способ добиться мира от Домиция — ослепить его блеском своих богатств. Вместо того чтобы вернуть владения Товтомотулу, как этого желал царь арвернов, Домиций потребовал выдать ему Товтомотула, угрожая, что в случае отказа он сам отправится на поиски беглеца и разыщет его, даже если тот укроется в горах своего союзника. Посольство тотчас же вернулось к Битуиту и передало ему эти слова, предвещавшие войну.
Впрочем, война была праздником для древних галлов, которые море забрасывали дротиками, скрещивали стрелы с молниями и, как мы уже говорили, не боялись ничего, кроме падения неба на их головы. Вершины гор Оверни осветились, как во времена, когда они были вулканами, и в ответ на этот призыв к войне все племена, подчиненные Битуиту, сыну Луерия, и все народы, связанные с ним союзом, взяли в руки оружие и поспешили к царю. Полгода ушло, чтобы привести в порядок эти толпы, и в течение полугода славный вождь устраивал пиры для сотен тысяч своих союзников; затем, в начале весны, через несколько дней после того как в римский лагерь прибыл Квинт Фабий Максим, Битуит во главе примерно двухсот тысяч воинов покинул местность, где в наши дни находится Клермон-в-Оверни.
Тем временем римляне, полагая, что они имеют дело лишь с аллоброгами, только что разгромленными ими под Авиньоном, преследовали их, поднимаясь по левому берегу Роны. Аллоброги, уходя от погони, переправились через Изер; римляне последовали за ними. Аллоброги двинулись в глубь своей страны; римляне шли следом, рассчитывая одновременно с ними достичь Вьенна, — в самом деле, им оставалось пройти всего лишь четырнадцать или пятнадцать льё. К вечеру Квинт Фабий и проконсул Домиций остановились у Тегны; их сорок тысяч воинов расположились лагерем возле города и разожгли костры. Ночь прошла спокойно, но утром следующего дня, при первых проблесках света, часовые подняли тревогу. В течение ночи двести тысяч человек спустились с гор Виваре, и передовой отряд этого огромного войска уже достиг противоположного берега Роны.
Римляне еще могли переправиться через Изер и укрыться в городе, основанном Секстием, но они уже прослыли в Галлии непобедимыми, и такое отступление опозорило бы их. Фабий предпочел рискнуть всем, чтобы сохранить славу знамен, увенчанных орлами; он отдал приказ войскам занять позицию на середине склона горы и, распорядившись перенести консульские палатки на ее вершину, спокойно наблюдал, как будет происходить переправа огромного войска врага. Битуит приказал соорудить свайный мост, и по нему за первый день пререправилось примерно сорок тысяч человек. Однако, рассудив, что потребуется пять дней, чтобы все войско оказалось на другом берегу, он отдал приказ в течение ночи скрепить цепями лодки и устроить на них настил; утром римляне увидели, что уже половина галльской армии заполнила равнину между ними и Изером. И тогда Домиций спросил Фабия, не пора ли атаковать противника, но тот ответил ему: «Пускай переправляются; всех, кого сможет держать на себе эта земля, она же и покроет». В одиннадцать часов утра римляне стояли напротив сташестидесятитысячного войска; еще сорок тысяч человек находились на другом берегу реки и спешно переправлялись через нее. Фабий понял, что момент настал: он велел протрубить начало сражения и поднять знамена, увенчанные орлами.
В ту же минуту ряды галльского войска расступились и появился Битуит, облаченный в великолепные доспехи и в яркую накидку, восседающий на серебряной колеснице, в окружении царской своры, состоящей из множества сопровождаемых псарями бойцовых собак, которым предстояло занять место на правом крыле войска. Битуит обвел взглядом четыре римских легиона, прижавшихся друг к другу и едва покрывающих собой подножие горы; увидев, сколь немногочисленно войско римлян, царь арвернов расхохотался и отдал приказ наступать на них. «Может быть, тебе лучше подождать, пока переправятся остальные твои воины?» — обратился к нему один из его военачальников. «Подождать? К чему?! — воскликнул Битуит. — Врагов едва хватит на обед моим псам!»
Застыв в неподвижности, словно скалы, римляне смотрели, как на них накатывается это бурлящее море; но как только противник оказался в пределах досягаемости дротика, кавалерия рассредоточилась по флангам, а легионы расступились, открывая проход пращникам и лучникам. Туча стрел и камней обрушилась на галлов, однако это был слишком слабый отпор, чтобы остановить наступление подобной людской массы. Войска сошлись, и битва началась: кавалерия — против кавалерии, пехотинцы — против пехотинцев; сшибка была ужасной, а схватка — страшной. Наконец, через час после начала битвы стало казаться, что центр римских войск отступает. Битуит приказал спустить в брешь, образовавшуюся перед его колесницей, собак, чтобы они растерзали побежденных; в ответ на это Фабий приказал своему центру расступиться, и тогда Битуит и его приближенные увидели перед собой слонов. По команде своих погонщиков слоны двинулись вперед по десять в ряд, проникли в самую середину галльского войска, а там, разделившись на четыре группы, бросились в четыре разные стороны, сокрушая все на своем пути и топча людей, словно колосья. И в ту же минуту собаки, движимые естественным для зверей инстинктом, который заставляет их нападать скорее на животных, чем на людей, кинулись на слонов. Придя в ярость от укусов, слоны бросились врассыпную куда попало, хватая и сокрушая без разбора людей, лошадей и собак и издавая крики, перекрывавшие шум схватки, подобно тому, как звуки грома перекрывают гул океана.
Воины Битуита впервые в жизни видели этих страшных животных; впрочем, они знали о них благодаря преданиям: их деды видели, как Ганнибал вел к Альпам сорок слонов, и рассказывали о них своим детям и внукам с суеверным ужасом, который те сохранили; вот почему, не зная, как сражаться против них, воины не осмеливались оставаться на своих местах; к тому же их лошади, не в силах перенести ни вида, ни запаха слонов, вставали на дыбы, круто поворачивались и убегали, унося с собой всадников. Какое-то время равнина походила на огромный цирк, где люди, лошади, собаки и слоны истребляли друг друга. И вскоре в рядах галлов воцарилось смятение; они кинулись к мостам — своему единственному пути отступления, но наплавной мост был построен не очень надежно: его цепи разорвались, настил провалился, и люди и лошади стали падать в лодки. Переполненные лодки погружались в воду, ничем не поддерживаемый мост развалился; и тогда толпа хлынула к другому мосту. Римляне собрали слонов и двинули их на эту людскую массу. Сто двадцать тысяч человек, согласно Титу Ливию, или сто тридцать, согласно Плинию, а возможно, сто пятьдесят, согласно Павлу (Эрозию, полегли на тесном пространстве, едва достаточном для того, чтобы вместить такое количество погибших, и протянувшемся от подножия горы до Изера. Сам же Битуит пересек Рону вплавь — без своих воинов, без слуг, в сопровождении лишь двух собак, и вернулся в горы, оставив в руках врагов свою колесницу и свой плащ.
После этого Фабий и Домиций воздвигли на вершине горы два храма: один — в честь Марса, другой — в честь Геркулеса, а также колонну, увенчанную трофеем из оружия, отнятого у галлов.
«Вещь неслыханная, — говорит Флор, — так как до этого римский народ никогда не попрекал поверженных врагов своей победой»: «Hie mos inusitatus fuerit nostris, nunquam enim populus Romanus hostibus domitis victoriam suam expro-bravit».[27]
Наш завтрак был окончен, поле сражения осмотрено, и мы спустились со святой горы; затем мы перешли на другой берег Роны по первому подвесному мосту, построенному во Франции, и оказались в Турноне, у подножия замка герцога де Субиза.
Увидев это старое, наполовину разрушенное здание, я сделал все что мог, чтобы выведать у сторожей какие-нибудь предания о воинской доблести или поэтические сказания, но то ли они их не знали, то ли забыли, то ли в самом деле никаких значительных событий здесь не происходило, местные жители оказались такими же немыми, как развалины замка. Что же касается Турнона, то я вынужден придерживаться тех сведений, какие приводит Григорий Турский. Речь идет о том, как огромная скала, примыкавшая к горе и лежавшая на слое глины, соскользнула со своего основания, упала в Рону и, перегородив ее течение, вынудила реку совершить изгиб: отсюда и слово «Турнон». Передаю моим читателям этот каламбур шестого века в том виде, как я его слышал.