Мы с Жаденом сидели в огромной полутемной зале, у камина, а в нескольких шагах от нас четыре человека чокались при свете тусклой свечи своими стаканами и, смеясь, говорили об убийствах, смерти и крови, обнажая в улыбке свои белые и хищные зубы южан, словно вырванные из челюстей ягуара. Мы вступили на горячую и изнывающую от жажды землю, почва которой так быстро впитывает кровь; ни эта земля, ни ее обитатели не были еще нам знакомы, и эта полуиспанская, полусарацинская натура, требующая длительного изучения, чтобы быть понятой, впервые предстала перед нами. Впечатление было странное. Разумеется, нам нечего было бояться, да мы ничего и не боялись, но невольно рука Жадена потянулась к ружью, а моя — к карабину; расположившись же в своей комнате, по соседству с четырьмя путниками, мы проверили, в порядке ли наше оружие, и поставили его рядом с кроватью.
На следующий день на нас с Жаденом снова посыпались исторические анекдоты о Наполеоне. Как-то раз Бонапарт, оказавшийся в опале после осады Тулона, проезжал Монтелимар вместе со своим братом Жозефом и остановился там, привлеченный красотой местности. В то время он всей душой стремился к покою. На смену его порывам воина пришли замыслы земледельца: солдат решил стать пахарем. Он поинтересовался, не продается ли поблизости какая-нибудь усадьба. Его адресовали к г-ну Грасону, и тот повез его в деревню Босерре, что на местном наречии соответствует слову «Босежур». Ему показали наполовину замок, наполовину ферму, которая давала ежегодно около двух тысяч франков дохода и за которую просили сорок тысяч франков. Поскольку сделка явно была выгодной, Бонапарт тут же за нее ухватился, отправился к нотариусу, занимавшемуся продажей усадьбы, и начал с того, что предложил за нее тридцать пять тысяч франков.
— Не стоит торговаться, — заметил нотариус, — поскольку усадьбу и так продают почти даром; ведь если бы не одно обстоятельство, уменьшающее ее цену, с вас запросили бы не менее шестидесяти или семидесяти тысяч франков.
— И что это за обстоятельство? — поинтересовался Бонапарт. — Мне следует о нем знать, прежде чем обсуждать сделку, ведь, в конце концов, оно может стать для нее непреодолимой помехой.
— О нет, нет, сударь, — ответил нотариус, — не следует опасаться! Вы же не местный, и оно должно быть для вас совершенно безразлично.
— Но все-таки, можно узнать, в чем дело?
— Разумеется: дело в том, что в усадьбе произошло убийство.
— И кто его совершил?
— Некто по имени Бартелеми.
— А кого он убил?
— Своего отца.
— Отцеубийство?! — прошептал Бонапарт, бледнея. — Никогда! Никогда! Уйдем отсюда, Жозеф, уйдем!
Несмотря на все настояния нотариуса, пытавшегося их удержать, молодые люди спешно вернулись в гостиницу и в тот же вечер, продолжая свой путь, уехали в Париж.
Но что было бы с Францией и Европой, если бы Бонапарт купил Босерре?
ОРАНЖ
Выехав из Монтелимара, мы снова двинулись по следам античной истории. По левую руку от нас возвышался Сен-Поль-ле-Труа-Шато, древняя столица трикастинов. Именно здесь в 153 году от основания Рима, собирая свое войско, останавливался галл Белловез, а четыре столетия спустя этот город пересек Ганнибал со своим войском. Август сделал из него колонию, названную им Августа Три-кастинорум, а Плиний причислил его к латинским городам.
Начиная с Монтелимара становится понятно по виду почвы, что ты вступаешь на территорию Юга. Земля здесь более теплых тонов, воздух более прозрачный, а контуры предметов более отчетливые; однако оливковые деревья, когда-то близко подходившие к этому городу, сейчас появляются только у Пон-Сент-Эспри. Самое первое деревцо этого вида, жалкое и чахлое, своего рода часовой, выставленный на передовом посту, а вернее, обреченный на гибель, пытается выжить в окрестностях Л а-Палю, но его и разглядеть трудно, такое оно хилое и растерзанное в своей вечной борьбе с Севером.
Нам удалось еще засветло добраться до знаменитого моста, принадлежащего наполовину Провансу, наполовину — Лангедоку. Владения Прованса подходят сюда углом. В 1263 году одному монаху приснилось, что он видит языки огня, местами вздымающиеся на Роне. Утром он отправился к настоятелю монастыря Жану де Тьянжу, чтобы рассказать ему о своем сне. Подумав минуту, настоятель истолковал этот сон как данное Господом Богом повеление общине построить мост через Рону. Существовала лишь одна помеха, препятствовавшая исполнению этого повеления Небес: у общины не было ни единого су. К счастью, настоятель был человек находчивый: он послал всех монахов монастыря собирать пожертвования, и каждый из них столь удачно совершил свой обход, что через два года, в царствование Филиппа Красивого, Жан де Тьянж заложил первый камень моста во славу Святой Троицы. Строительство моста Святого Духа, называемого также мостом Огненных Языков, ибо именно они стали причиной его возведения, началось в 1265-м и завершилось в 1307 году. Каждый из его пролетов был наречен и получил собственное название. Сделано это было с той целью, чтобы в случае несчастья (а они происходили нередко, поскольку течение Роны стремительное и бурное), когда судно разбивалось о мост, сразу же можно было указать то место, у какого следует оказывать помощь, и тот пролет, у какого терпит бедствие судно.[31]
Мы пообедали наспех, чтобы успеть до темноты посетить пустынь святого Панкратия, расположенную на вершине холма в трех четвертях льё от Пон-Сент-Эспри. Там была всего одна достопримечательность — колодец, в котором вода находится на уровне Роны, так что брошенный в него камень падает три с половиной минуты, а ведро с водой надо поднимать целый час. Мы ограничилась лишь первым опытом.
На следующий день мы снова пересекли мост и переместились из Лангедока в Прованс, подобно тому как накануне переходили из Прованса в Лангедок. Местность становилась все более пересеченной и живописной: вдали виднелись руины старинных замков Мондрагон и Мор-нас, увенчивающие вершины утесов. Мы посетили замок Морнас, навевающий воспоминания о разыгравшейся там трагедии.
В 1565 году, во времена Религиозных войн, опустошивших Юг, католики вошли в город Морнас и, благодаря внезапному нападению, овладели замком; они перебили гарнизон, а поскольку все это происходило за несколько дней до праздника Тела Господня, некоторые наиболее рьяные из победителей натянули на фасадах своих домов кожу, снятую с тел убитых протестантов. Барон дез'Адре узнал об этом и, руководствуясь желанием не столько отомстить за своих единоверцев, сколько отвоевать крепость, стоявшую на дороге в Марсель, послал Дюпюи де Мон-брёна отбить Морнас. Все наслышаны об этом воине-исполине: обращенный Теодором де Безом, он из ревностного католика, готового убить свою родную сестру за то, что она отреклась от веры, стал столь пылким гугенотом, что возглавил протестантскую армию после барона дез'Адре, когда тот в свой черед стал католиком. После трех дней ужасной осады Монбрён захватил замок и католический гарнизон оказался в его руках. На следующий день туда прибыл барон дез'Адре.
Известно, что у него были раз и навсегда установленные взгляды на то, как следует обращаться с побежденными. Овладевая замком, он заставлял осажденных прыгать вниз с высоты крепостных стен; одерживая уже победу в открытом поле, он вешал пленников на ближайших к месту битвы деревьях. В данном случае условия для расправы были просто великолепными — помимо стен высотой в тридцать футов, здесь был еще утес высотой в двести футов, так что с выбором способа казни не было и минутного затруднения. Дез'Адре выстроил весь гарнизон на верхней площадке крепости и заставил всех несчастных побежденных, от первого до последнего, броситься с высоты. Все они разбились о скалы, образующие основание холма, и только один изловчился зацепиться за смоковницу, росшую в расщелине. Дез'Адре приказал сбросить ему веревку и помиловал его. Потом, не имея возможности охранять крепость и никоим образом не желая оставлять ее протестантам, он подорвал ее в нескольких местах, подведя к ней подкопы.