— Верно, верно, — удрученно ответил археолог. — Я прекрасно это помню, но не думал, что вы это знаете. Вот это и есть то единственное, что опрокидывает мою версию и мешает ей победить остальные.
— Скажите, — продолжал я, — а вы не встречали здесь Мериме — инспектора исторических памятников Франции?
— Да, он сюда приезжал.
— А что он думает по этому поводу? Это тот человек, с кем стоит посоветоваться по подобным вопросам. У него есть ум, воображение и знания, а с помощью этих трех качеств можно разгадать любую загадку.
— Он считает, что арку воздвигли во втором веке, в честь победы Марка Аврелия над германцами.
— Но тогда это уже пятая версия?
— Да, но ее нельзя поддержать.
— А почему? Сражения разумнее отнести ко времени Марка Аврелия, а не Октавиана, поскольку ни в одном историческом сочинении не говорится, что Марк Аврелий сражался пешим. Тогда морские трофеи можно будет счесть речными, и они напомнят о сражении на Дунае; варвары же в цепях окажутся германцами, а не галлами — вот и все.
— Так вы присоединяетесь к подобной версии?
— Боже избави! Я принимаю все пять и ко всем пяти отношусь с уважением; они все будут точно воспроизведены мною, и пусть кто-нибудь более сведующий, чем я, возьмет на себя ответственность высказать о них свое мнение.
С этими словами я попрощался с археологом, а поскольку Жаден уже закончил свой рисунок, мы вместе отправились к театру.
Следует заметить, что, к какой бы эпохе ни относился этот памятник, он великолепно сохранился и своей сохранностью обязан одному необычайному обстоятельству, о котором уже заходила речь в нашей беседе с любителем древностей. Дело в том, что в тринадцатом веке князь Оранжский по имени Раймунд де Бо, чей замок, воздвигнутый на холме, возвышался над городом, превратил триумфальную арку в передовую крепость, обнес ее стеной и устроил себе внутри нее покои. Разумеется, это удивительное вселение происходило без всякого почтения к древнему сооружению. Знатный сеньор велел уничтожить все скульптурные изображения у восточного входа, превращенного им в зал, и внутри и снаружи здания еще видны следы перекрытий и лестниц, устроенных по его распоряжению. Лапиз в своем труде «История Оранжского княжества и его князей» поместил гравюру триумфальной арки, увенчанной огромной каменной башней и обнесенной по-луразвалившимися стенами феодальной крепости, которая, будучи моложе арки на двенадцать столетий, лежит в руинах, сломленная усталостью и старостью, вокруг античного памятника, по-прежнему крепкого и целого.
Возвращаясь в город, мы встретили г-на Ножана; узнав в нашей гостинице, что мы поднялись с первыми лучами солнца, он бросился нас разыскивать. С обязательностью, столь не присущей нам, парижанам, в нашей беспорядочной и суматошной жизни, он собирался предоставить себя в наше распоряжение на целый день. Легко догадаться, что нам хватило нескромности принять его предложение; однако, прежде чем идти дальше в сторону города, я спросил его, кто тот любитель древностей, с которым я только что беседовал; он ответил мне, что это г-н Арто. Услышав имя этого ученого-археолога, я с сожалением вспомнил, что говорил с ним в несколько легкомысленном тоне. Я тотчас же вернулся, чтобы принести ему свои извинения и заверить его, что решительно присоединюсь к версии, связанной с Августом.
Господин Ножан прежде всего повел нас к театру, и на выходе из узкой извилистой улицы мы совершенно неожиданно оказались перед этим сооружением. Невозможно было не застыть в удивлении при виде открывшегося нам зрелища. Фасад театра, прекрасно сохранившийся, имеет сто семь футов в высоту и триста шестнадцать в длину. Украшения его очень просты: на нижнем ярусе они сводятся к большому квадратному входу с коринфскими колоннами; с каждой стороны от колонн идут девять сводчатых арок, разделенных дорическими пилястрами. Второй уровень состоит из двадцати одной слепой арки, в каждой из которых зияет круглое отверстие, предназначенное для того, чтобы пропускать свет во внутренний коридор.
Между первым и вторым ярусами тянется желобок, предназначенный для того, чтобы поддерживать навес, напоминающий те, какие устраивают в наших театрах, например в Опере, для удобства зрителей, не желающих в плохую погоду мокнуть под дождем, выходя из кареты. Идут долгие споры археологов о назначении этого портика, с обеих сторон поддерживаемого выступами в стене: кто-то считает, что там располагался форум; другие ищут у Страбона свидетельств о том, что у театра в Нисе было две части — одна служила для игр, а другая для заседаний сената. Мы не опровергаем это утверждение, однако в противовес ему предлагаем свою версию. Ее преимущество состоит в том, что она проста.
Мы вошли внутрь театра.
Что же это был за народ, римляне, которые подчиняли себе природу так же, как они покоряли страны, и не только ради своих нужд, но и ради своих развлечений? На том месте, где, по их мнению, следовало находиться театру, стояла гора. У подножия горы они построили фасад, потом сделали полукруглую выемку в ее мощной груди и вытесали на ее широких склонах скамьи для десяти тысяч зрителей.
Я уже видел театры Италии и Великой Греции, театры Вероны, Таормины, Сиракуз и Сегесты; ни один из них не сохранился так, как театр в Оранже, за исключением театров в Помпеях, спасенных от разрушения случившимся там бедствием и выглядящих так, словно их только что покинули зрители.
Господин Ножан водил нас по пустой сцене и безлюдному партеру; осмотрев их во всех подробностях, мы стали взбираться вверх по скамьям, последний ряд которых привел нас на вершину холма, где еще виднелись развалины старого замка княжеской семьи, давшей королей Англии и Голландии.
Оттуда открывался вид на весь город, посреди которого выступали, словно кости огромного и не полностью захороненного скелета, уже отмеченные нами древности, а также развалины цирка и амфитеатра. Что же касается феодальной эпохи, то единственным следом, оставленным ею, была сторожевая каменная будка на самом верху фасада театра: народное предание относит это сооружение ко времени победы сарацин. Что же касается наших современников, то они тоже оставили свой памятник в виде поминальной часовни, воздвигнутой на той самой площади, где в 93 году возвышался эшафот.
Это был всеохватывающий взгляд в прошлое — то, что началось при Тиберии Нероне, протекало при Абд-эль-Рахмане и Карле Мартелле и закончилось при Робеспьере.
На следующий день, после завтрака, мы простились с г-ном Ножаном, проводившим нас до ворот города, и покинули Оранж, целиком погруженные в мир Древнего Рима, прах которого должен был отныне взметаться при каждом нашем шаге. Отъехав на полульё от города, мы вышли из кабриолета и, приказав кучеру ожидать нас на первой почтовой станции, направились влево, прямо через поле, в сторону Роны: цель наша, конечно же, заключалась в том, чтобы найти на ее берегах место знаменитого перехода Ганнибала.
РОКМОР
Нам предстояло еще на шаг продвинуться в глубь древнего мира: правда, на этот раз нас интересовали не видимые глазу развалины, а всего лишь известное всем памятное событие, от которого не осталось ничего, кроме самих мест, где оно происходило; однако это событие столь важно во всемирной истории, что и без всяких обелисков оно хранится в памяти народов, а его значение возрастает от века к веку. Дело в том, что Карфаген и Рим являли собой не только два города, но и два народа, не только два народа, но и две цивилизации; дело в том, что они боролись, возможно даже не подозревая об этом, за власть не только в тогдашнем мире, но и в будущем; дело в том, что речь шла о том, каким в конечном счете станет мир — римским или карфагенским, европейским или африканским; дело в том, что земли Карфагена с его моряками и купцами и Рима с его воинами и пахарями простирались с востока на запад по обоим берегам Средиземного моря: у одного они тянулись от жертвенников Филенов, стоявших у Большого Ситра, вплоть до Эбро, где возвышался Сагунт, у другого — от Иллирии, где Эмилий незадолго до этого захватил Дималу, и до Цизальпинской Галлии, где Луций Манлий основал колонии Плаценция и Кремона; дело в том, что оба они, повторяем, сойдясь в единоборстве на Сицилии и Сардинии и сражаясь до тех пор, пока Карфаген, поставленный на колени, не подписал договоры Лутация и Гамилькара, ощутили, что один лишается воздуха и солнца, а другой продолжает жить и что эта война, в которой каждый народ сражался не только за свои алтари и очаги, но и за свое существование, может окончиться лишь уничтожением Рима Карфагеном, либо Карфагена — Римом.