И потому Людовик IX начал с того, что обеспечил себе возможность пользоваться портом Марселя, предоставленным ему его невесткой Беатрисой, графиней Прованса. Но поскольку этого порта ему было недостаточно и поскольку Монпелье и прилегающие к нему земли были во владении короля Арагона, а старинный порт Агд и новый порт Сен-Жиль принадлежали графу Тулузскому, вассалу беспокойному и неверному, то он предложил аббатству Псалмоди уступить ему порт Эгморта в обмен на обширные земли, находившиеся в его владении близ Со-мьера, по берегам Видурля. Предложение было принято, и сделка состоялась в августе 1248 года. И тогда, чтобы побудить новых поселенцев обосноваться в только что приобретенном им городе, Людовик IX жалованной грамотой от 1246 года освободил жителей Эгморта от всех податей и налогов, от всех займов, как добровольных, так и обязательных, и от всех пошлин при перемещении их товаров во владениях короля; избавил от необходимости выставлять людей для военной службы вне епархий Нима, Юзеса и Магелона; отдал им в общее пользование окрестные пастбища и места для рыбной ловли; даровал право охотиться на их земле; наконец, он признал право горожан ежегодно избирать из их числа четырех консулов, наделенных властью в городе; король оставил за собой лишь право назначать судью (взяв на себя обязательство ни в коем случае не выбирать его из числа обитателей города), а также командира стражи и коменданта крепости. Эти уступки, огромные по тем временам, привели к тем результам, каких ожидал от них Людовик IX: в город, получивший столько свобод, стали стекаться жители. Порт, полностью восстановленный за счет разрушения нескольких окрестных сооружений и даже, если верить Гариелю, древних гробниц в церкви Магелона, принял в середине 1248 года многочисленный флот, к которому в августе, предшествуемый орифламмой, присоединился и сам Людовик IX, держа в руках суму с посохом — знаки своего паломничества. Наконец, 25 августа множество королевских кораблей с тридцатью шестью тысячами солдат на борту покинули рейд и направились к острову Кипр, где они должны были соединиться с остальной частью флота, вышедшей из Марселя. На борт одного из восьмисот кораблей, покинувших порт Марселя, поднялся, как это поведал он нам самолично, сир де Жуанвиль, бесхитростный и поэтичный историк этого первого крестового похода.
Всем известно, как закончилось крахом это предприятие, несмотря на то, что была взята Дамьетта; как во время своего пребывания в этом городе в ожидании разлива Нила и подкрепления, которое граф Пуатье должен был привезти с собой из Франции, воины Господа развратились до такой степени, что, по словам Жуанвиля, дома терпимости, содержавшиеся придворными короля, стояли даже рядом с королевским шатром, и как, наконец, после победы при Мансуре, где был убит граф Артуа, голод, болезни и греческий огонь причинили такой ущерб христианскому войску, что Людовику IX, не имевшему больше возможности наступать на Каир, пришлось думать об отступлении. Именно во время этого отступления, а вернее беспорядочного бегства, король был настигнут, окружен и взят в плен в Минье, а затем препровожден в Мансуру, где султан предложил вернуть ему свободу за восемьсот тысяч бизантинов. «Короля Франции нельзя выкупить за деньги! — отвечал Людовик IX, — его можно лишь обменять на императора или на город. Возьмите Дамьетту в качестве выкупа за меня и восемьсот тысяч золотых бизантинов за мое войско». Несмотря на последовавшую тем временем смерть султана, договор между мамелюками и «самым гордым христианином, когда либо виденным на Востоке», был заключен именно на этих условиях.
Король тотчас же сел на судно в Александрии, но, вместо того чтобы возвращаться во Францию, направился в Святую Землю, где он оставался три месяца, по-прежнему ожидая из Европы подкрепления и денег, но ни то, ни другое так и не прибыло. Там же в 1252 году он получил известие о смерти матери, и эта новость заставила его принять решение о возвращении во Францию. Он отплыл из порта Сен-Жан-д’Акр и 17 июля 1254 года высадился на Йерских островах.
Со временем Людовику IX, который в надежде на второй крестовый поход продолжал носить на своем одеянии крест, удалось добиться установления мира в своем королевстве. Увидев, что ему можно покинуть Францию, не оставляя ее в опасности, он тут же созвал Парижский парламент, предстал перед ним, держа в руках терновый венец Господа Иисуса, и повелел вновь собрать войско. Именно тогда он вознамерился окружить крепостными стенами город Эгморт, а поскольку римский папа родился в Сен-Жиле и, прежде чем занять святой престол, был последовательно солдатом, адвокатом Парижского парламента и королевским советником, король доверился ему.
И вот в то самое время, пока король держал свой двор в Сен-Жиле в ожидании генуэзских кораблей и там устраивались празднества в честь послов Михаила Палеолога, была намечена линия, по которой должны были пройти укрепления вокруг Эгморта. Король хотел, чтобы по очертаниям, внешнему виду и устройству они были такими же, как укрепления Дамьетты, дабы всегда напоминать о победе, с которой начался его первый крестовый поход. Но как раз в то время, когда собирались заложить первые камни крепостных стен, прибыли долгожданные корабли под командованием графа Альфонса, и это предопределило отъезд короля.
Первого июля 1270 года Людовик Святой покинул берега Франции, а 25 августа того же года скончался на ложе из пепла, в том самом месте, где посланец Рима нашел Мария сидящим на развалинах Карфагена.
«Вот так, — говорит Жуанвиль, — подобно тому, как Бог умер во имя всех людей, святой король Людовик подвергал себя опасности и смертельному риску во имя народа своего королевства».
Будучи не только отважным воином и благочестивым сыном, но и достойным наследником, Филипп Смелый, едва заняв трон, вспомнил о намерениях своего отца в отношении Эгморта. По его приказу и в соответствии с намеченным ранее планом был возведен пояс укреплений, охватывающий город еще и сегодня, так что мы можем еще и сегодня по виду этих стен, мимо которых пронеслось почти восемь веков, воссоздать тот восточный город, что мы тщетно стали бы искать сегодня в устье Нила.
Нетрудно представить, с каким любопытством мы приближались к этим историческим укреплениям, которые, помимо того, что они напоминают о столь удивительных событиях, служат еще и лучше всего сохранившимся образцом оборонительных сооружений, оставленным нам религиозной и военной культурой тринадцатого века. С Эгмортом связаны и другие памятные события, более поздние по сравнению с теми, о каких мы только что немного рассказали, — предательство Луи де Малапю, отдавшего на короткое время эти святые стены бургундцам; политическая встреча Франциска I и Карла V; сожжение леса Барбароссой; тюремное заключение кальвинистов в башне Констанс; наконец, сооружение канала по приказу Людовика XV. Но что значили для нас эти мелкие истории по сравнению с дивными страницами, которые были начертаны Людовиком IX и Филиппом Смелым в каменной книге, раскрывшейся перед нашими глазами?
Мы вошли в Эгморт через ворота замка, и мне подумалось тогда, сколь правдиво описал этот город Ребуль:
И мы увидим там руины и могилы,
Сменившие собой гордыню властной силы. Двадцатибашенный Эгморт у затхлых вод,
Чахоткой съеденный, в забвении умрет,
Как хворая сова в своем дупле глубоком,
Как бледный паладин, приговоренный роком,
Как солнечным теплом мечтавший излечиться Бродяга, брошенный в глухом дворе больницы.[47]
В самом деле, население Эгморта, в стенах которого прежде обитало до десяти тысяч человек, уменьшилось до двух тысяч шестисот душ; так что, поскольку каменный пояс не может стягиваться по мере того как пустеет город, около четверти домов стоят запертые; другие лежат в развалинах, третьи уступили место сельским угодьям — садам и пашням, а в остальных ютится поредевшее от лихорадки население: несчастные жители обречены на умирание в своих низких домишках, которые приходится ежегодно оштукатуривать, настолько здешний воздух влажный и разъедающий.