Древнее название Сен-Жиля — Рода, а Рода — это один из двух городов, построенных родосцами, которые, если наши читатели припомнят, пытались вслед за финикийцами насаждать цивилизацию в Галлии. Один из его епископов, носивший латинское имя Эгидий, переделанное на французский лад в Жиля, был покровителем христианского города, в котором, впрочем, не осталось никаких памятников античности, за исключением нескольких надгробных надписей, нескольких стволов от мраморных колонн и двух или трех капителей из порфира. Зато церковь Сен-Жиль представляет собой самый совершенный образчик византийского искусства из всех, какие сохранились во Франции, а возможно, и во всей Европе.
Эта церковь знаменита не только своими архитектурными достоинствами, но и связанными с ней историческими событиями: именно возле ее паперти Раймунд VI Старый, племянник короля Людовика Молодого и зять короля Ричарда Львиное Сердце, с веревкой на шее, босой и в рубахе, отрекся от вальденсской ереси и прилюдно покаялся в умерщвлении Петра де Кастельно, легата папы Иннокентия III, ибо если даже тот был убит не по приказу графа, то он, по крайней мере, не помешал этому злодеянию и не взял на себя труд наказать убийц.
Под базиликой расположена подземная церковь, не менее интересная, чем та, что стоит сверху. В ней находятся две кровавые реликвии религиозной распри — гробница Петра де Кастельно, убитого вальденсами, и колодец, куда протестанты бросали детей из церковного хора, которые, падая туда, кричали: «Hosanna! Christe, fili Dei, miserere nobis![51]»
Посещение церкви и изучение всех ее достопримечательностей заняло у нас все утро субботы, так что мы смогли отправиться в Ним только в два часа, причем пешком: городок Сен-Жиль не смог нам предоставить внаем ни кабриолета, ни лошадей.
К счастью, дорога длиной в четыре льё не была тем, что могло нас испугать; напротив, мы с большим удовольствием воспользовались возможностью шаг за шагом знакомиться с местностью; я даже полагаю, что, будь у нас возможность носить с собой багаж, необходимый для путешествия в течение целого года, мы бы никогда не прибегали к какому-либо иному способу передвижения. И в самом деле, я обращаюсь ко всем, кто путешествовал, держа под мышкой альбом для стихов, а на плече — папку для рисунков: скажите, есть ли на свете большее счастье, чем эта бродячая жизнь, свободная от всего; когда можно пойти в любую сторону горизонта, куда глянется; остановиться там, где найдется что-то интересное; без всяких сожалений тронуться в путь, едва наскучит, унося в себе богатство прошедшего дня и не опасаясь дня завтрашнего, зная, что каждый рассвет принесет с собой росу, каждый полдень одарит солнцем, а каждый вечер — сумерками и прохладой? Я никогда не могу понять тех, кто, имея возможность путешествовать всегда, не делает этого почти никогда.
Что касается меня, то, признаюсь, самые лучшие и самые сладостные воспоминания в моей жизни связаны с путешествиями по Швейцарии, Германии, Франции, Корсике, Италии, Сицилии и Калабрии, независимо от того, проделывал ли я их с другом или наедине со своими размышлениями. Те предметы, которые на ваш взгляд имеют самый обыденный вид, принимают, когда вы воскрешаете их в памяти, поэтичную окраску, какую, казалось бы, не могли придать им ваши воспоминания. Вот почему не стоит посещать снова те места, какие вы уже видели, если вам хочется сохранить свежесть первого впечатления. Некоторые пейзажи похожи на людей — если вы желаете восхищаться ими в целом, не надо пристально изучать их, вдаваясь в подробности.
Дорога от Сен-Жиля до Нима ничем не примечательна, и все же я вспоминаю ее с огромным удовольствием; мне не запомнились холмы и овраги, попадавшиеся на нашем пути: ни один из них не сохранился в моей памяти; однако я вспоминаю дивный день южной осени, звон колоколов, льющийся в прозрачном, легком для дыхания воздухе, и, наконец, праздничный вид, который имела вся окружающая местность и который придавали ей направляющиеся в Ним кучки крестьян, разодетых с субботы ради воскресной феррады.
Подойдя к Ниму по возвращении из Эгморта, мы были поражены странным зрелищем: город походил на гигантский улей, у летков которого кружатся тысячи пчел; отовсюду неслись гул и гудение, какие всегда слышатся во время народных волнений. Среди этого шума можно было различить барабанную дробь и взрывы петард. Мы ускорили шаг, не желая ничего упускать из этих приготовлений к празднику, и, войдя в ворота, сразу же попали в середину шествия, возвещавшего о начале торжества. За барабанщиками и гобоистами, из которых состояло это шествие, шел мальчишка лет двенадцати — пятнадцати, босой, одетый в рубаху и простые хлопчатобумажные штаны, державшиеся на одной лямке, и несший что-то вроде шеста, поперек которого наверху была прибита доска с надписью: «БОЛЬШАЯ ФЕРРАДА». Следом за этим своеобразным знаменосцем двигались, взявшись за руки, чуть ли не все мастеровые и гризетки города; остальные выглядывали из окон. Мы пристроились в конец этого шествия и добрались до гостиницы.
Нас ожидало там письмо от Ребуля. Вынужденный исполнять данное им другу обещание провести воскресенье у него за городом, он просил у нас прощения за то, что ему не удается сопровождать нас на праздник, однако отдавал себя в наше распоряжение на весь понедельник.
Феррада была назначена на следующий день на три часа; наш хозяин пообещал послать одного из своих поварят, чтобы занять нам два места. Так что мы легли спать, совершенно успокоенные.
Примерно в час ночи я проснулся от страшного шума, несшегося с улицы. Я подбежал к окну и увидел в конце ее какую-то бесформенную массу, быстро двигавшуюся вперед с неясным гулом, в который слились человеческие голоса, ржание лошадей и страшное мычание: это приближались дикие быки Камарга, которым предстояло участвовать в ожидавшем нас на следующий день зрелище. Они вошли в Ним, подгоняемые пастухами верхом на лошадях: чтобы помешать быкам уклониться с пути, погонщики носились взад и вперед по обе стороны этой движущейся массы, как это делают пастушьи собаки, охраняя стадо. Я тотчас же окликнул Жадена, желая показать ему столь странный бег; но, пока он поднимался, это скопление людей и животных, которому темнота придавала фантастический облик, уже промчалось мимо, словно дьявольское видение, унеся с собой сопровождавшие его шум и пыль; так что, когда Жаден подошел к окну, перед ним была пустая безмолвная улица и лишь вдали угадывалась неясная тень и слышался затухающий шум, подобный тому, что производит исчезающий из виду кавалерийский эскадрон.
Проснувшись утром, я решил, что мне все это привиделось. Я рассказал хозяину о своем ночном видении, не решаясь утверждать, что такое было на самом деле. Но он объяснил мне, что быков пригоняют в город ночью, поскольку днем они растоптали бы всех, кто встретился бы им на пути. Их загоняют прямо в цирк и запирают там под сводом амфитеатра, в свое время служившим клеткой для борцов. Пока он мне давал это объяснение, мы вновь услышали грохот барабанов, а затем мимо нас прошла процессия феррады, сопровождаемая толпой еще более многочисленной, чем накануне.
Так как зрелище должно было начаться в три часа и все утро у нас было свободное, мы решили посвятить его осмотру Большой башни, замеченной нами при возвращении из Сен-Жиля. Это сооружение, первоначальное предназначение которого совершенно неизвестно, в настоящее время служит телеграфом; как и следует из его названия, оно представляет собой огромную башню высотой в сотню футов;
в конце двенадцатого века эта башня служила крепостью графам Тулузским. В начале семнадцатого века возобладало мнение, будто это древнеримский эрарий[52], и оно стало казаться таким обоснованным, что один нимский горожанин по имени Франсуа Трока испросил и получил у Генриха IV разрешение произвести раскопки внутри здания. Это разрешение было даровано 22 мая 1601 года на условии, «что вышеназванный Трока заранее возьмет на себя расходы, каковые будут потребны для этого дела; а из всего того, что окажется в упомянутой сокровищнице, будь то золото, серебро, металлы или что-то иное, треть останется упомянутому Трока; остальные две трети мы сохраним за собой, дабы использовать для наших неотложных нужд.