К стыду рогатого скота Камарга, следует признать, что в этом быке не было и следа воинственности его предшественника, ведь характеры животных из одного и того же края, так же как и людей из одной и той же страны, могут быть не просто различными, но даже противоположными. В самом деле, впечатление, которое произвели на вновь прибывшего переход из мрака к свету, а также сопоставление вида камышей и тамариска в безлюдном Камарге и тридцати тысяч зрителей, заполнявших ряды амфитеатра, явно вызвало у него чувство ужаса. Он повернулся, пытаясь войти в запертую дверь, но, поняв, что это невозможно, сделал несколько неуверенных, робких шагов по арене. И тогда два всадника, увидев с каким противником им приходится иметь дело, с двух сторон подъехали к нему с теми же мерами предосторожности, какие предприняли бы две собаки, если бы им вздумалось одолеть дикого кабана, ухватили его ноздри двумя трезубцами и привели на середину арены. Там его поджидал какой-то мясник, сложенный как Геркулес; он схватил быка за рога обеими руками и, надавливая на один рог и поднимая за другой, опрокинул его на бок. Тотчас же снова появился человек в алом, заклеймил безучастное животное и, бросая в него камушки, заставил его пойти к арке, где ему предстояло встретиться со своим товарищем, снискавшим своей отвагой столько же рукоплесканий, сколько брани и свиста сам он заслужил собственной трусостью. И потому, не успел он еще покинуть арену, как все зрители в один голос закричали: «Следующего! Следующего!» Их немедленно послушались, и новый противник появился столь быстро, что увидели его лишь тогда, когда он уже находился на середине арены цирка. Тотчас же появились и два новых всадника, еще не принимавших участия в сражении. Впрочем, их приготовления были недолгими — они взяли свои трезубцы наперевес, подобно тому, как в старину наши рыцари держали копья. Потом один из них, умело заставив свою лошадь пятиться, отступил так далеко, как это позволяли размеры цирка, и бросился на неподвижного быка; увидев приближавшегося врага, тот так стремительно поднял голову, что его противник не успел поднять трезубец, который должен был пронзить всего лишь ноздри быка, а вместо этого вошел на всю длину своих зубьев, то есть на два-три дюйма, в его грудь. Всадник, опасаясь, что он убил быка, хотя намеревался только подразнить его, отпустил трезубец, рукоятка которого уперлась в землю, а зубцы остались вонзенными под горлом быка.
Эта неловкость не пришлась по вкусу амфитеатру, взревевшему так, словно удар пришелся по нему самому. Что же касается быка, то, едва почувствовав себя раненным, он, следуя присущему животным инстинкту, настроился против оружия, оставшегося в его ране, и стал наступать, если так можно выразиться, на то, что нанесло ему ранение и причиняло боль. Однако, как только он сделал два или три шага, рукоятка трезубца, вспарывавшая землю, нашла точку опоры и стала мешать ему двигаться. Бык сделал страшное усилие, и трезубец вонзился бы ему в тело еще на несколько дюймов, если бы этому не помешал поперечный стержень, к которому крепились зубцы. Рукоятка орудия согнулась в дугу, потом внезапно сломалась, и бык, давивший на нее, рухнул на колени — один из обломков трезубца остался лежать позади него на земле, в то время как другой торчал в его груди.
И тогда всадник, ранивший быка, взял трезубец своего товарища, вновь приблизился к животному, чтобы более честной атакой исправить допущенную ошибку, и успел вонзить трезубец в ноздри быка еще до того, как тот поднялся. Животное, воскрешенное к жизни болью, тотчас же пришло в себя, и тогда началась настоящая схватка. Бык взревел и бросился на всадника, а тот, отскочив в сторону, нанес ему новую рану. С ревом подняв окровавленную голову, бык стал искать глазами своего врага, уже поджидавшего его. Увидев всадника, животное возобновило нападение и получило еще одну рану. Сразу же, сменив предмет своей ненависти, бык попытался напасть на лошадь, но та, приученная к подобным приемам, то и дело умело отскакивала, каждый раз подставляя быка под острия трезубца своего наездника. Весь цирк неистово рукоплескал, причем так, как рукоплескали в древних цирках — с яростным топотом, и из этого гранитного чана, разогретого солнцем до двадцати четырех — двадцати пяти градусов, поднимался шум, которому нет названия, небывалый гул, рев, подобный тому, какой издают океанские волны во время бури. Но внезапно все стихло как по волшебству: бык, отчаявшись в попытках добраться до врага, наметил новую жертву — второго всадника, имевшего неосторожность остаться на арене безоружным. Криком его предупредили об опасности, и он успел избежать первого нападения; но бык принялся его преследовать, полностью забыв о вооруженном всаднике. И тут стало видно, что по скорости бык превосходит лошадь: едва она, спасаясь бегством, сделала тридцать шагов, как враг атаковал ее сбоку, и тут же конь и всадник покатились по земле в разные стороны. Бык помедлил секунду, выбирая жертву, почти мгновенно принял решение и, низко опустив голову, бросился на человека; но не успел он сделать и несколько шагов, как на его пути встал новый противник — то был Милорд, который одним прыжком добрался с возвышения до арены, а во втором прыжке вцепился в нос быка. Изумленное животное замерло на месте и, подняв голову, показало зрителям грозного бульдога, сжимавшего своими железными зубами ноздри врага. Тем временем опрокинутый всадник вскочил на ноги и помчался под арку, где стоял человек в алом. Лошадь поднялась на колени и попыталась последовать за хозяином, но тотчас же рухнула: рог на всю свою длину вспорол ей левый бок. Что касается второго всадника, то, не представляя себе, как в таких условиях нападать на быка, он стал его поджидать.
Битва длилась недолго: раненный в грудь бык, изнуренный своими многократными и неудачными атаками, вначале попытался растоптать Милорда ногами, но Милорд знал свое ремесло лучше, чем любой камаргский бык. Каждый раз, когда бык наклонял голову, Милорд, словно Антей, соприкоснувшись с землей, черпал из нее новые силы. Тогда бык поднимал голову и принимался неистово стряхивать своего врага. Милорд раскачивался из стороны в сторону, но при этом его адские челюсти не разжимались. Это длилось минут пять; бык носился как безумный, то вскидывая, то опуская голову; наконец, он остановился и, дрожа, застыл на всех своих четырех ногах. В эту минуту из-под свода вышел мясник и направился к своей жертве; заметив, что он приближается к нему, бык собрал остатки сил и кинулся навстречу своему последнему противнику; но тот схватил его за оба рога и, повторив уже проделанный им раньше маневр, опрокинул на бок. Увидев, что его враг повержен, окровавленный Милорд тотчас же отпустил свою добычу и, радостный и скромный, не сомневаясь в том, что он вызвал восторг тридцати тысяч зрителей, улегся у наших ног.