Затаил Захар обиду, мамку стал просить, давай мол порчу наведем на обидчика, чтобы знали деревенские, чтобы впредь неповадно было… Мать Захара, пробабка мая, также Екатерина, хоть и знала всякие заговоры, одернула молодого, накричала тогда. Говорила, за всё расплата приходит. Кто ты такой, чтобы в чужую жизнь и Божий промысел свой нос сунуть?
Задумался тогда молодой Захарка, понимал, что мамка дело говорит. Если вредничать, то боком выйдет, и вернется еще большим горем, чем сам натворил. Крепко тогда задумался… Кто он и правда такой, чтобы просить о каком-то черном деле Бога и Высшие силы? Сам просить будет, а не повериться, не сбудется всё равно…
Чудная мысль тогда ему пришла, даже сам себе заулыбался. Мамке решил не рассказывать, отговорит еще, опять чего придумает. Решил, раз нельзя вредничать, нельзя о Беде просить, буду просить о Справедливом суде. И правда. Разве же это зло? Всем душам и рабам Божьим справедливый суд положен, по делам их, по поступкам. После смерти каждому ровно отмеряется, о том в каждой святой книге написано, на этом белый свет и держится…
Поверил Захарка в это крепко, всей своей душой. И каждый день, как мог, как умел, где с наговором, где с приговором, просил Высшие Силы рассудить их… Рассудить не потом, не в следующей жизни, не через детей и потомков, а прямо здесь и сейчас! Ежели и он в чем виноват, как сам Захарка думал, пусть и по нему шандарахнет! Знал, что прав, поэтому и просил, гордился тем, как ловко придумал все.
Дед говорил, что и двух недель не прошло, как у обидчика жена и дочка померли. Ходил тот мужик сам не свой, пить начал. Сам Захарка растерялся. Как бы зол ни был, не этого ему хотелось. Чем жена и дочка провинились? Дочка то, ровесница его, смешливая девка росла, улыбчивая. И Захарке тогда сказала, что папенька жадный стал от этого неурожая, несправедливо с ним Захаркой поступил…
Мамка его тогда тоже приболела. Крепко. Еле выходил. Хорошо, что в травах разумел. Если бы не это, сиротой бы остался. С той поры зарекся кому-то зла желать.
Оторваться от дневников смог только глубокой ночью. Словно в трансе поплелся на кухню, заварил себе кофе, уставился в окно на улицу. Жуть… Ощущение, будто подглядываю за кем-то. Эти мысли и записи чужой совершенно для меня женщины как-то необъяснимо вывели меня из равновесия, а ведь я даже третей части из всех записей не прочел! Мда… Нужно будет расспросить Володьку о ней что ли. Хотя… Опять же, какое мне дело до чужого человека и его жизни? Вообще, вежливо ли это с моей стороны?
Мысли путались, кофе казался особенно горьким, а привычная кухонька особенно неуютной и какой-то нереальной. Захотелось позвонить Володьке, позвать в гости, поделиться впечатлениями. Пусть ночь, всё ерунда, живем то на одной улице. Взялся за телефон и одернул себя – а вдруг он с Викой? Вот я хорош буду! Какими бы мы друзьями ни были, звонить ночью уже перебор.
Выдохнул. Надо как-то успокоиться, иначе не засну! Дневники аккуратной стопкой лежали рядом. Кроме тетрадей, исписанных округлым женским почерком в них оказались старые открытки, фотографии, чеки, почтовые марки и прочая мелочь. Видимо поэтому Степаныч когда-то и подметил, что всё это «бухгалтерия».
Я наугад взял одну из тетрадей, раскрыл. Внутри оказалось фото хозяйки. Пожилая женщина сидела на стуле в знакомом мне платке… Стоп… Почему он мне знаком? По спине пробежал холодок. Плоток с крупными красными розами, затертый старый халат в горошек, кофта, накинутая на плечи… Именно такой я увидел хозяйку домика во время своего внезапного «глюка».
К горлу подступил комок. Если до этого мне было неуютно, то теперь стало жутко. С детства не боялся темноты, а тут накатило… Ночь, фонарь за окном, отбрасывающий тени на кухню, какая-то непривычная сразу тишина… Стараясь сохранять остатки разума, написал Володьке смс. Если он не занят, то помог бы мне не свихнуться просто своим присутствием…
Беру в руку фотографию. Пытаюсь вспомнить. Может я ее уже видел в домике, поэтому так вышло?
Уже через пол часа взъерошенный сонный Володька сидел у меня на кухне, слушая мой сбивчивый рассказ:
- Слушай, ты книжку потом напиши. Назови «Пятьдесят оттенков собственной кукушки»… А что? Я думаю, будет бестселлер…
Мне было совсем не до смеха, но ироничный тон моего друга как-то возвращал меня в состояние равновесия. Как бы копируя поучительный тон Степаныча, Володька, расхаживая по кухне, говорил мне о том, что это опять «всякие штуки, которые выкидывает наш мозг», говорил о том, что мне не надо "париться", потому что «всему есть всегда свое объяснение». Видеть в подобной роли этого белобрысого оболтуса было непривычно и смешно, но я ему был очень благодарен за то, что тот просто взял и приперся ко мне посреди ночи, пусть и иди то было в соседний подъезд.