- Какую порчу? – спросил я и тут же пожалел.
- Порчу на голову, - Степаныч хохотнул и заново наполнил рюмки.
Уже на следующий день все прошедшее показалось бредом. История собутыльника-миллионера, у которого магический салон, как-то не укладывалась в похмельной голове. Сам себе я четко сказал, что никуда не пойду, мужика того все равно толком не знаю. Да и наверняка буду похож на полного идиота сидя, как он нам с Володькой предложил, в шкафу и подглядывая в глазок за танцами с бубном. Все-таки я взрослый человек, у которого есть какое-то уважение к себе!
Только я развалился перед телевизором, как раздался звонок в дверь. На пороге стоял Володька – слегка помятый после вчерашнего, однако на удивление энергичный:
- Пойдем к Степанычу?
Я фыркнул:
- Без меня. Сидеть в шкафу и пялиться на всякую ерунду… Я между прочим еще уважаю себя. Да и вообще, как будто мне делать нечего…
Володька бухнулся рядом со мной перед теликом:
- А что, есть чего? Прям занят смотрю по самые уши…
Я покраснел. И правда – я такой взрослый и безумно уважающий себя сижу и пялюсь в телик. Небритый, безработный, в потертых спортивных штанах… Вырвался нервный смешок. Володька беззлобно заметил:
- Вот и я про то же…
Мы с моим другом детства слишком давно друг друга знали, чтобы как-то выпендриваться. Да и смысл – у Володьки все сейчас не намного лучше. В свое время он мог жить за границей, куда его приглашал уехавший после развода отец, однако тот не согласился сославшись на смешные сегодня слова вроде «патриотизма». И правда, было с чего посмеятся — здесь Володька никому не нужен. Даже матери, у которой двое таких же как и он белобрысых мальчишек и новый муж. А ему, горемычному, оставили бабушкину однушку в нашем дворе, где он от скуки стал разводить кактусы.
Бабулю его — Валентину Петровну — в свое время несколько во дворе недолюбливали за сварливый норов и привычку жаловаться во все доступные инстанции и учреждения. Соседи тоже в долгу не оставались. В память об этих событиях Володьке досталась почерневшая от периодических поджогов дверь, менять которую он категорически отказывался, ссылаясь на то, что мол «зато вор не позарится». Затем добавлял что-то о том, что дверь напоминает ему об умершей бабушке и вообще, он в подъезде в этом плане самый неповторимый. Соседи над чудаковатым внуком сварливой бабули беззлобно посмеивались и только крутили у виска.
В окончательные идиоты его же записали после приезда отца, который пару лет назад наведался к сыну в гости и позвал собой, что сразу же и предложил отметить всем двором. Гости пили, гуляли — только ленивый не зашел к Володьке выпить на халяву. Может с неделю весь двор гудел, однако, когда пришла пора собираться, Володька заупрямился. Отец может на нерадивого сына и обиделся, но виду не подал. Обнял Володьку на прощание и завещал, мол приезжай как надумаешь — всегда рады.
Петровича — Володькиного батю — провожали чуть ли не всем двором до аэропорта. Самые из сердобольных алкашей, которые в эти дни нехило кутнули, даже рыдали. Просили родимого приезжать еще, однако тот только махнул рукой. С той поры сам Володька перебивался случайным заработком — по специальности переводчиком ему не хотелось работать — и худо-бедно как-то жил, периодически вписываясь по вечерам вместе со мной в пейзаж нашего двора.
Наши вечерние посиделки с пивом становились уже традицией. Конечно, сложно сказать, что мы прям с детства были лучшими друзьями. Знали друг друга, ясное дело. Всем двором играли в футбол, ходили в одну школу. В то время у меня лучшим другом был Лёха, с ним и держались. Потом тот поступил в престижный вуз, окончил его, сейчас вот сидел на прибыльной должности и, ясное дело, можно было только радоваться тому, что он хотя бы все еще здоровается со мной. Вот Володька — другое дело. Понимал меня хорошо, да и я его тоже. Мы с ним как два одиночества нашли общий язык. Он остался один, у меня был только отец-моряк дальнего плавания. Прям как в анекдоте. Хорошо, если на каких пару недель в год приезжал домой, но я за него радовался. Батя вроде был счастлив. Как-никак это его мечта детства, и он ее осуществил.
Когда мать была еще жива, он был дома больше, а теперь, когда я вырос, ничего его вроде как не держало. Большинство из заработанного мой стареющий батя умудрялся прокутить еще по дороге домой. Все краем уха услышанные замечания от соседей, мол у нас денег куры не клюют, только смешили. Самой ценной дома, наверное, была коллекция ножей, которые отец отчего-то очень уважал и из каждой поездки привозил новый экземпляр.