Увѣренные въ любезности русскаго консула, мы оставили у него дамъ и пошли знакомиться съ нашимъ собственнымъ представителемъ. Улицы этого городка также непріятны для копытъ лошади, какъ и для ногъ путешественника. Многія изъ нихъ изрыты ступеньками, ведущими прямо въ домы обывателей; чрезвычайно неопрятные конюшни и чуланы занимаютъ нижніе этажи этихъ зданій; вы идете безчисленными коридорами, подымаетесь съ террасы на террасу и видите, гдѣ ни попало, маленькія комнаты: семейства живутъ столько же въ нихъ, сколько и на террасахъ.
Англійскаго консула нашли мы въ такой же комнаткѣ со сводомъ; на стѣнѣ висѣла старинная картина, изображающая гербъ Англіи. Здѣсь-то принимаетъ подданныхъ королевы Викторіи этотъ почтенный старикъ, въ красномъ халатѣ, вооруженный истертой палкою съ оловяннымъ набалдашникомъ, которая служитъ атрибутомъ его званія. Онъ предложилъ къ нашимъ услугамъ трубки, кофе, и отдалъ для спанья всѣ постели, а самъ улегся на террасѣ. Мы хотѣли отблагодарить его за это гостепріимство; но онъ отказался отъ всякаго вознагражденія, говоря, что принимая насъ, онъ исполнилъ только долгъ свой. Я думалъ, что этотъ достойный человѣкъ получаетъ очень хорошее жалованье отъ нашего правительства, но оказалось, что оно ни одному изъ нашихъ консуловъ въ Левантѣ не даетъ ни единаго фартинга. Имѣемъ ли мы право жаловаться послѣ, что у насъ нѣтъ хорошихъ агентовъ? Если эти достойные люди и сплутуютъ подъ-часъ, можно ли намъ обвинить ихъ по справедливости? Гордые и надутые своей важностью Англичане, путешествуя по этимъ странамъ и видя, что правительства другихъ націй поддерживаютъ здѣсь своихъ представителей весьма прилично, — не могутъ не чувствовать стыда и униженія, прибѣгая къ безсильному покровительству консульскаго флага Великобританіи.
Дѣятельная молодежь вышла на берегъ прежде васъ и захватила всѣхъ лошадей, которыхъ можно было нанять для дальнѣйшаго путешествія; но мы надѣялись на письмо Галиля-паши, въ которомъ предписывалось всѣмъ пашамъ и губернаторамъ оказывать намъ всевозможную помощь. Кади и вице-губернаторъ Яфы, узнавъ, что мы владѣемъ такимъ документомъ, поспѣшилъ явиться на поклонъ къ предводителю нашей партіи. Онъ брался сдѣлать для насъ все на свѣтъ, и хотя не было дѣйствительно лошадей, но онъ обѣщалъ прислать ихъ черезъ три часа. Послѣ этого мы простились съ нимъ съ улыбкой, поклонами и привѣтствіями, которыя передавались съ одной стороны на другую покорнымъ переводчикомъ. Но часы проходили, а топота конскихъ копытъ не было слышно. Мы поѣли яицъ съ хлѣбомъ, и небо зажглось вечерней зарею; мы принялись за трубки и кофе, и настала ночь. Не бросилъ ли этотъ человѣкъ въ насъ грязью? Не насмѣялся ли онъ надъ нашими бородами и не обезчестилъ ли своимъ обманомъ мирныхъ могилъ нашихъ матушекъ? подумали мы и рѣшились отыскать этого безчестнаго исполнителя правосудія въ его собственномъ логовищѣ. Теперь трудно было надуть насъ комплиментами; мы хотѣли прибѣгнуть къ суровому языку оскорбленнаго достоинства и познакомить этого негодяя съ ревомъ британскаго льва, приведеннаго въ негодованіе: грозно воздвиглись мы, облеченные гнѣвомъ и яростью. Бѣдный консулъ несъ передъ нами фонарь, въ которомъ горѣла маленькая восковая свѣчка, а впереди выступали два проводника, вооруженные саблями. Шумя и бряцая оружіемъ, гордо шли мы по улицамъ Яфы, намѣреваясь сдѣлать нападеніе на кади въ его собственномъ диванѣ. Сохраняя величавый и негодующій видъ, я былъ однакоже очень радъ, что намъ не привели лошадей: это обстоятельство давало мнѣ случай познакомиться съ восточной жизнью.
Благочестіе не позволяетъ Туркамъ ѣсть днемъ въ продолженіе Рамазана: они спятъ до самаго вечера; но лишь только наступитъ ночь, — фонари зажигаются; кальяны начинаютъ бурчать и дымиться; продавцы кислаго молока и шербета громко выхваляютъ товаръ свой; въ маленькихъ, грязныхъ харчевняхъ трещитъ на сковородахъ масло, и паръ несется изъ горшковъ сквозь окна и двери. Мимо этой-то грязной, нищенской, оборванной, шумной и пестрой сцены проходили мы по улицѣ Поклона къ жилищу кади. Сквозь узкіе ворота, сведенные аркою, вошли мы въ его канцелярію, миновали маленькую комнату, наполненную запахомъ мускуса, проникли за рѣшетку, подлѣ которой стоялъ простой народъ, поднялись на возвышеніе, гдѣ возсѣдалъ самъ кади, окруженный пріятелями, и важно, молча, опустились на диваны. Блюститель правосудія поспѣшилъ предложить намъ кофе; лицо его выражало большое смущеніе. Черный невольникъ, варившій кофе въ сосѣдней комнатѣ, приготовилъ для каждаго изъ насъ по чайной ложкѣ этого напитка; писецъ или секретарь кади, высокій Турокъ, съ благородной наружностью, подалъ намъ чашки, — и вотъ, проглотивъ эту маленькую порцію, британскій левъ приступилъ къ выраженію своего негодованія.