Лысоватый очкарик впился мне в глаза.
Очень нехороший у него был взгляд. Какой-то оценивающий. Так свинари смотрели на наших элитных свиней, перед тем как шарахнуть им электродом в сердце – с любовью и жестокостью, слитыми воедино.
– Сколько. У вас. Часов. Налёта, – выдохнул в несколько приёмов очкастый.
– Десять, – сказал я.
Его лицо набрякло, мышцы как-то поплыли и поехали вниз, как оплывает парафин на жару. Понятно, что «десять» ему не понравилось. Ещё меньше бы ему понравилось, если бы он узнал, что у меня часов самостоятельного налёта нет вовсе. Не было у меня самостоятельного налёта, и по возрасту быть не могло, но возраст после двадцати лет жизни в метро был у нас всех стёрт.
Однако я понимал, что в мире что-то тронулось. Что-то произошло такое, что непоправимо изменило мою жизнь.
– Планеры? Дельтапланы?
– Нет, – ответил я. – Як-18Т. Учебный.
Очкастый вдруг склонил голову набок и, почти положив её на плечо, стал смотреть на меня как бы из положения лежа.
– Где рычаг пуска? – быстро спросил он.
– Кнопка. Не рычаг, а кнопка. Кнопка запуска движка – крайняя слева на панели.
– Что справа?
– Справа от неё манометр воздушной системы.
Он снял очки и принялся их протирать. Спутник его хранил молчание, наш начальник станции тоже. Бутов смотрел на меня как на человека, который на его глазах снял ботинок, вставил большой палец ноги в спусковую скобу и сунул ствол ружья в рот. Лет пять назад я видел такую картину, но тогда все бросились на самоубийцу и вырвали оружие из его рук. Тут никто ничего не сказал, и пауза все тянулась и тянулась.
Очкастый, наконец, вытер стёкла и, обернувшись, бросил:
– Я беру его. И ещё одного, на которого он укажет. Но не очень толстого, – последнее он сказал, уже обращаясь ко мне, и добавил: – Мирзо, идите за ним, и пусть он перенесёт вещи к нам в кубрик.
Азиат, оказывается, откликался на непонятное слово «Мирзо». Пока я шёл вместе с ним, то половину дороги думал, имя это или фамилия. Был у меня знакомый бригадир свинарей, уйгур по национальности, но у него было простое имя Роман. А тут – Мирзо.
Как звали его начальника, я так и не узнал и про себя окрестил его Математиком. Математик был похож на моего учителя в школе, и сказать, что я не любил этого школьного деспота, – значит ничего не сказать.
Однако Владимир Павлович куда-то ушёл. Я ждал его, ждал, но, в конце концов, все же перетащил свой мешок в новое место. Гости остановились у нас в совершенно блатном углу – в специальном кубрике для вип-гостей. У них был свой туалет и столик посреди комнаты – не самоделка, а настоящий антикварный столик ещё сталинских времён, крепкий, прочный, на котором стояло несколько банок тушёнки и лежала буханка свежего хлеба. Не то чтобы я голодал, но тут мне стало ясно, что этим великолепием можно пользоваться без ограничений, вне пайков и распределителей. Так в старинных романах на стол ставили вазу с фруктами.
Мне отвели койку, и я растянулся на ней, глядя в доски второго яруса. Внутри всё дрожало – я сделал свой выбор, а уж к худу или к добру, увидим потом. Это люди из Курчатника, они пришли, чтобы лететь куда-то. Рядом с нами есть развалины Военно-воздушной академии, наверняка они хотят там что-то найти. А может, они не лететь хотят, а просто снять какое-то оборудование? А наши убили их специалиста и вот я вместо него? Нет, не так – они скорее бы искали инженера, если бы им нужно было найти какое-то оборудование. Или наняли бы кого-нибудь. Нет, им явно нужно куда-то лететь.
На следующий день я сходил за Владимиром Павловичем. Выслушав меня, он помолчал с минуту. Клянусь, я считал про себя секунды его молчания, и эти секунды были тягуче-долгими, как старая смазка с подвижного состава… А потом он кивнул.
Собрался он гораздо быстрее меня, и вновь под конвоем Мирзо мы пошли в апартаменты пришельцев.
Самый главный разговор должен был произойти сейчас, хотя я-то понимал, что это чистая формальность. Я согласился давно, и, что бы там ни было, речь шла только о месте назначения.
И действительно, Математик встал со своим спутником перед нами и начал так, как обычно начинал свои праздничные речи на Новый год начальник станции «Сокол».
– Поздравляю вас, – сказал Математик. – Сердечно рад.
Последние слова, по-моему, совершенно идиотские, болтались на конце фразы как ненужный груз.
– Я начальник экспедиции, – продолжил Математик, – которая должна преодолеть примерно семьсот километров и достигнуть с исследовательскими целями города Петербурга.