Но мы быстро пролетели зону повышенной радиации и обнаружили, что за её пределами фоновые значения были в норме.
Хотя что там, на земле, было совершенно неизвестно.
Мне велели идти прямо над автомобильной дорогой, и это было лучшим ориентиром. Время от времени она пропадала, кое-где шоссе заросло травой, но посёлки, что лежали внизу, не давали заблудиться.
Посёлки были повсюду, и я не терял надежды увидеть какие-то следы живых людей, но нет. Ничего, что указывало бы на живых, по крайней мере с высоты, видно не было.
Мы вошли в облачность, но выбранный курс был правильным, и пункт назначения нашего приближался.
Тут, надо сказать, всё пошло не так, как я думал. Я, конечно, промахнулся.
Прямо перед нами показалась большая вода.
Математик уткнулся в карту и сказал, что это залив. То есть перед нами был Финский залив, и сейчас он представлял собою зрелище неописуемой красоты. Нет, я видел море на картинках, кажется, я даже видел его в детстве, впрочем, наверняка видел, но почти ничего не помню. А тут передо мной, летящим в небе, лежала большая вода, гладь которой переливалась на солнце разными оттенками голубого и синего.
Зрелище было фантастическое, но долго мне им любоваться не дали. Математик скорректировал наш почти прямой полёт, и я, довернув вправо, стал заходить на город.
Мы пролетали прямо над устьем Невы, когда со скопища ржавых кранов и каких-то странных сооружений снялась стая чёрных птиц.
Птицы пошли к нам наперерез, и тут я действительно испугался. Это были не птеродактили, а белые гигантские птицы с перепончатыми крыльями, но не менее страшные. Прошла минута, и десятки клювов застучали по крыльям и фюзеляжу, как горох. Было видно, что, если это будет продолжаться долго, машина потеряет управление и просто булькнет в Неву.
Я прибавил газу, сделал вираж, и стая осталась сзади. Математик насторожённо вертел головой, и я понимал, что сейчас он сравнивает этих птиц с московскими. Московские, похожие на птеродактилей разного размера, были, кажется, дельта-мутацией голубей и ворон.
А эти полуптицы-полуящеры странной белизны появились неизвестно от кого.
Потом меня осенило – это же бывшие чайки!
Но, так или иначе, рассуждать на эту тему мне больше было невозможно. Время кончилось – надо было садиться.
Я сразу решил делать это на какой-нибудь из набережных, понадеявшись на их ширину и то, что все городские провода там давно оборваны временем и людьми.
Перед нами лежал великий город, и я понимал, как он велик, особенно сейчас, когда я смотрел на него с высоты, замирая от страха. Я был одной крови с ним, и вместе со всем это был чужой город, таивший опасность.
Мы прошли над мостами, всё ещё золотым куполом Исаакиевского собора, с которого местами была сорвана обшивка, но, чёрт возьми, это был настоящий Исаакиевский собор, который я мог узнать! И он был так же величествен, даже ещё больше крут, чем я его себе представлял. Но его громада осталась в стороне, мелькнули слева Ростральные колонны… Стоп. На фотографиях их было две, а не одна, как здесь, в новой реальности.
Вдали, почти у горизонта, торчала, наклонившись, огромная башня, похожая на веретено. Время или взрыв не пощадили её, выбив все окна и оставив только остов, – башня казалась сотканной из паутины, прозрачной, и сквозь каждый её этаж было видно небо.
Посреди Невы, отброшенный какой-то неведомой силой от берега, стоял полузатопленный корабль с тремя высокими трубами. Прямо из корпуса у него торчали какие-то металлические конструкции – и я догадался, что это сорванный с места своей вечной стоянки крейсер «Аврора». На реях у него болталось несколько человеческих фигур, но что это за фигуры, понять было уже невозможно. Видение мелькнуло внизу, и я стал готовиться к посадке.
Как учил меня отец, я выпустил шасси, сбросил скорость и, выбрав хорошо просматриваемое место на широкой набережной, прижал самолёт к земле.
Коснулись земли мы жёстко, нас тряхнуло, и самолёт снова оказался в воздухе. Я всё же удержал управление, удержал его и тогда, когда машина начала рыскать. Нет, научиться управлять во сне, спустя двадцать лет после того, как ты последний раз сидел в кабине, конечно, невозможно. Но я сел, я сел! И теперь самолёт катился по чужому городу, гася скорость.