Оставил лишь существующий миг, молчаливый круг истуканов и перчатку, способную сконцентрированной в ней силой расколоть Камень Пересечения, осколок которого юноша так долго носил на своей шее…
Из мутной пелены проявлялись знакомые силуэты и лица. Друзья и враги потеряли всякую цену, превращаясь в размытые фигуры, и Киоши медленно бродил среди них, заглядывая в опустевшие глаза.
Набросок был плох, даже на самой начальной стадии картины. Мазок за мазком соперники пытались выровнять ситуацию, умоляя удачу перейти на свою сторону, а время — не спешить. Но многообразие ударов разноцветной кисти лишь усугубляло беспорядок, делая рисунок размытым, смазанным, вульгарно абстрактным.
Лишь зловещая маска Властителя Путей беззвучно шевелила губами, раз за разом повторяя единственное слово — судьба.
Лица таяли в тумане.
Тишина…
Тоэши-Набо улыбается, за его губами ничего нет… Совсем ничего. Вселенская пустота.
Вспышки, вспышки. Сполохи, от которых больно глазам.
Цвета сражаются, стремясь достичь главенства.
Смеются Боги, зияет Яма…
Киоши разлепил потяжелевшие веки.
Небосклон потемнел. Лишь далеко-далеко за горными хребтами изгибались сверкающие арки тонких алых лучей. Юноша потянулся, чувствуя, как за время медитации у него затекли мышцы. Мысли двигались плавно и размеренно, от неуверенности или сомнений не осталось и следа.
Суккуб успела вернуться. Не входя в круг камней, сидела за его границей, наблюдая за своим господином и храня его безмятежный покой. Почтительно поднимая перчатку обеими руками и надевая ее, Киоши поднялся на ноги.
Сказал так, чтобы демоница услышала:
— Я обязательно вернусь…
— Да ты и не уйдешь!
Приглушенный голос, вибрируя металлическими оттенками, долетел из-за спины. Не оборачиваясь, Киоши тяжело вздохнул. Суккуб, с виду по-прежнему расслабленная и сонная, поднялась с прогалины, на которой сидела.
— Ты обманул нас всех, ублюдок. И Анзурон не ошибся, приказав следить за тобой. Ты предал нас всех, поганый пес! Заманил в ловушку! И ради такого жалкого щенка я отняла жизнь Грызуна? Иронотсу, ты будешь недостоин стать даже рабом Дарвала.
Юноша обернулся, хладнокровно рассматривая сверкающий граненый наконечник, нацеленный ему ровно в лоб. В десятке шагов от круга каменных исполинов, по колено утопая в жухлой траве, замерла Ронисори, целясь в Киоши из верного арбалета. Бесстрастная железная маска равнодушно отражала багровое небо, крохотные искаженные силуэты Мацусиро и его демоницы.
— Не трать сил, господин, — равнодушно произнесла Овилла, и юноша далеко не сразу понял, что она имеет в виду, — они тебе еще пригодятся…
— А шлюхе твоей конец. Дарвал будет этому только рад…
Ронисори не договорила, вздрогнув и дико изогнувшись.
Арбалет звонко щелкнул, заклятая Ткачами стрела вспорола воздух в трех локтях над головой Киоши. Громовая Плясунья взвыла, пытаясь вырваться из заклинания, опутавшего ее ноги, но Овилла уже волокла ее по валунам и веткам, как рыбак вынимает из щедрого моря тяжелую сеть.
Тонкие Красные Нити, почти неразличимые в воздухе, до крови врезались в лодыжки Ронисори, распарывая кожаные штаны и отвороты сапог. Из набедренного колчана посыпались арбалетные болты. Зеленые волосы растрепались, цепляясь за сухие стебли.
Выхватив нож, суккуб попыталась перерубить заклинание, но подскочивший Киоши небрежным движением перчатки выбил клинок из ее пальцев. Телохранительница сдавленно закричала, закрываясь руками, а над ней уже нависала Овилла, занося сплетенный из Нитей трезубец.
— Шлюха?.. Ты, бесплодная подстилка, осмелилась сказать такое Ткачу?
Овилла ударила в связанную противницу так резко и сильно, словно вложила в удар всю усталость, боль и гнев, накопившиеся за время военной кампании. Словно этим ударом могла выплеснуть все без остатка, наконец-то перестать быть безжизненной куклой и продемонстрировать юноше переполнявшие чувства.
Глаза Ронисори широко распахнулись. Тонкие сильные пальцы судорожно вцепились в заклинание, пробившее сердце. Из-под железной маски, скрывающей нижнюю половину лица, вырвался тихий стон.
— Анзур… отомс…
Она вздрогнула еще раз и обмякла, похожая на пришпиленное к земле насекомое. Овилла, словно брезгуя, отбросила концы Красной сети, пеленавшей противницу. Отшвырнула так, будто те были чем-то испачканы.