Вся родня восстала против их брака. Отец, Василий Бут, узнав, что сын хочет жениться на Стеше, избил его и выгнал из дому. Целый год работал Павел Бут на мельнице у дяди. Только после смерти отца женился он на Стеше и вернулся в отцовский дом…
Во дворе послышался яростный лай. Бут насторожился. Визгливо хлопнули ворота, а через минуту в сенях загудел хриповатый бас атамана:
Я, Павел Васильевич, с новостями. Приехал под утро
с Уманской, немного всхрапнул — и прямо к тебе.
Тяжело поднявшись, Бут пошел навстречу гостю:
— Хорошо сделал, Лукич! Я лежал, лежал да совсем уже было надумал к тебе идти, ан ты сам на пороге. Ну, идем, идем! Зараз жинка нам закусить приготовит.
Бут увел гостя на веранду, где Степанида Андреевна уже суетилась около стола.
— Ну как, Лукич, проводил молодых–то, все слава богу?
— Проводил, Павел Васильевич. Вот с конями маленькая заминка вышла, да, спасибо, есаул выручил.
— Это какой же есаул? Тот, что у тебя на квартире стоял?
— Он самый. Я как приехал в Уманскую, так зараз к барышнику, лошадей смотреть. Ну, он мне и всучил одиннадцать штук с небольшим изъяном. Каюсь, кум, вот как перед богом, недоглядел. Переплатил я ему за лошадей–то. Ну, казаки пришли, я им коней сдавать, а ветеринар на дыбки: «Не могу и не могу таких лошадей пропустить! Я, мол, на выводке лучших, чем эти, браковал». Ну, говорю, то на выводке, а то у меня. А он все свое. Тут есаул и помог, а то бы не знал, что и делать. Паи–то я тебе, Павел Васильевич, оформил, получай документы… — Атаман полез в карман за бумажником.
— Я, Лукич, деньги на лошадей дал больше из уважения к сходу. Земли–то эти мне не с руки. Сам знаешь, хутор мой от их в стороне стоит.
— Ну, не говори, кум. Земля от твоего хутора — рукой подать, а пока казаки тебе за лошадей деньги вернут, ты пшеничкой–то засыплешься!
Атаман выпил налитую хозяином рюмку и, самодовольно крякнув, стал тыкать вилкой в миску с малосольными помидорами.
А новости, Васильевич, вот какие. Есаул–то, слышь, за дочку мою сватается.
Павел Васильевич, опрокинувший в это время рюмку в Рот, поперхнулся и со слезами на глазах протянул:
— А–а–а-а!
— Да, такой случай вышел. Я ему и говорю — отвоюетесь, дескать, побьете германца, тогда и свадьбу можно играть. А он и слухать не хочет: «Война, говорит, Семен Лукич, когда кончится, неизвестно, а свадьбу из–за этого откладывать не резон».
Павел Васильевич, утирая платком глаза, буркнул:
— Мой–то сынок тоже жениться задумал…
— Что ж, видно, какую городскую подцепил? Горе тебе, кум, с нею будет: они к нашей работе не привычны.
— Они и станичные–то разные бывают, — уже совсем сердито пробурчал Павел Васильевич.
— А все–таки, на ком же он жениться задумал? И то сказать, парню уж двадцать семь лет.
— Гринихи дочку мне, чертяка, в дом привести хочет.
Атаман вытаращил глаза. Потом, задыхаясь от душившего его смеха, прохрипел:
— Это, кум, он в батьку пошел. Истинный бог, в батьку! Я б его, на твоем месте, из дому выгнал! Ну и нашел себе жинку! Ведь она у меня нонешнюю весну огород полола, а к тебе в дом хозяйкой войдет? Насмешил ты меня, кум, ох, и насмешил!
— А ты не смейся, Семен Лукич! Не твоего ума дело, что я своему сыну зроблю, — тяжело поднялся из–за стола Бут. — Я хоть и бедную, может быть, в дом возьму, да зато работницу хорошую, а ты за прощелыгу дочь отдаешь. Думаешь, я не вижу, куда ты гнешь? Племянника окружного атамана себе в зятья цапнул. Он и фронта–то за дядькиной спиною не нюхал. В канцеляриях всю войну стулья просиживает.
Несколько секунд оба молчали. Потом атаман взялся за шапку.
— Спасибо тебе, Павел Васильевич, за ласку!.. — бросил он гневно.
Бут, насупясь, отвернулся. Атаман прошел мимо него, нарочно громко вызвал из конюшни своего работника. Бут видел, как, садясь в дрожки, он хлопнул вожжою рыжего жеребца и как тот вихрем вынес его за ворота, чуть не разбив дрожки о врытый за воротами столб.
Степанида Андреевна, скупая по сыну, несколько раз принималась заговаривать о его женитьбе, но всякий раз Павел Васильевич, выругав ее, уходил на мельницу.
На вторую ночь после отъезда Николая на хутор Степанида Андреевна снова завела с мужем разговор о сыне.
Чуешь, Васильевич, ты, как Николушка приедет, на
него не накидывайся, а то я тебя знаю — коли в гнев войдешь, то и сам не знаешь, что робишь.
Что я, своему сыну ворог, по–твоему? Да только не