– Уведите его!..
– ...В общем, вот уж форменный мамкин сынок попался! - резюмировал Сенька свой рассказ. - Я еще ночью узнал, что он за тип такой, когда мы с Акимом волокли его. Орет в наших руках: "Хайль реджеле Михай! Хайль реджеле Михай!" И так это в рифму у него получается. Аким даже позавидовал такой рифме!..
– Перестань болтать, Ванин! - остановил Сеньку Забаров. - Откуда ты все взял? Ничего ведь румын не кричал. Шел да помалкивал.
Но Ванин уже сидел на своем любимом коньке, и его трудно было остановить.
– Товарищ лейтенант! - говорил он, скорчив оскорбленную рожу. - Вы же сзади шли и ничего не слышали. Спросите Акима. Орал, да еще как! А эту самую старую... Маму Елену раз десять упоминал. Вот провалиться мне на этом месте!
– Будешь врать, так и провалишься.
Обиженный, казалось, в самых лучших своих побуждениях, Сенька замолчал.
Начав врать, Ванин через минуту уже сам искренне верил в то, что подсказывала ему его же собственная неудержимая фантазия. Эта искренность рассказчика и масса приводимых им деталей захватывали слушателей и заставляли их внимать Сенькиной выдумке с большим терпением.
Забарова в первые дни командования разведротой насторожила было эта черта Сенькиного характера. Но Федор скоро понял, что там, где речь шла о серьезных вещах, Сенька правдив до скрупулезности. Не кривил душой даже в тех случаях, когда правда складывалась явно не в его пользу. Подобный случай произошел совсем недавно. Как-то, возвратившись из штаба дивизии, Забаров увидел на своем дворе оседланного коня, привязанного к перильцу крыльца. Рядом стояли Кузьмич со скребницей и сияющий Ванин.
– Для вас, товарищ лейтенант, привели этого породистого конька-горбунка!
– Откуда это вы его привели? - полюбопытствовал лейтенант.
Кузьмич закусил рыжий ус и пробормотал что-то невнятное. Сенька вдруг глянул на ездового с нескрываемой злостью, зеленые глаза его посветлели.
– У одного тут мироеда ликвидировали, товарищ лейтенант. Фамилия его - Патрану. Хозяин наш говорит, что он житья тут никому не давал, с бедных людей три шкуры снимал. И к тому же еще - немецкий холуй! - ответил он прямо и вновь укоризненно посмотрел на смущенного Кузьмича.
– Коня отведите сейчас же туда, где вы его взяли. Если надо, без вас реквизируют. И притом - сами румыны. Придет еще такое время. А за самоуправство объявляю вам обоим выговор... за неимением гауптвахты.
– Есть, выговор! - гаркнул радостно Ванин, будто ему объявили благодарность, и, подойдя к своему дружку Акиму, признался: - Отпущение грехов состоялось...
Прихвастнуть же любил Сенька по мелочам, для "веселья и облегчения души", как он сам признавался, хотя на этот счет у него были серьезные расхождения с Акимом, который не допускал лжи ни в большом, ни в малом и требовал этого от Сеньки, на что Ванин отвечал:
– Может, учитель и не может приврать, ему действительно неудобно, а мне можно... К тому же я не вру в таком... нехорошем смысле этого слова, а смешу, веселю вас же, чертей! Разве это преступление? Ты же, Аким, сам гогочешь, как застоявшийся Мишкин битюг, когда Пинчук анекдоты рассказывает. А в них, анекдотах, - сплошное вранье. Кроме того, у Петра Тарасовича эти анекдоты вот с такой бородищей!
– Собственно, чего ты от меня хочешь? Чтобы я благословил тебя на ложь? Этого ты от меня, Семен, никогда не дождешься, - возражал Аким уже совершенно серьезно и сердито, и на этом их споры заканчивались. Аким отлично понимал, что Сеньку ему не перевоспитать.
...Забаров вернулся от командира дивизии еще более помрачневший. Глубже легли складки на его широком лбу и на рябоватых щеках. В глазах - знакомый разведчикам сосредоточенный блеск. Гимнастерка была расстегнута и обнажала могучую волосатую грудь с вытатуированным орлом. Лейтенант дышал тяжело и шумно.
К нему подошел Шахаев.
– Ну?
– Приказано ночью вновь выйти на поиск. Генералу нужны сведения о немцах. Вот так-то, брат мой Шахай! - Федор впервые назвал парторга этим коротким именем.
– Обязательно немца?
– Обязательно.
Помолчали. Парторг поворошил седые жесткие пряди волос. Потом сразу выпрямился, сказал с редким для его чистой русской речи восточным акцентом:
– "Языка" возьмем. Немца возьмем!
– Каким образом? Ты что-нибудь придумал?
– Не я... Как вы полагаете, товарищ лейтенант, где находятся немцы?
– В том-то и дело, что не знаю.
– Не допускаете ли вы, что гитлеровцы, выставив румын под пули, сами упрятались в дотах и преспокойно лакают там ром и жуют галеты?
Парторг замолчал, дожидаясь ответа. Забаров некоторое время думал. Потом тоже выпрямился, скупая улыбка прошла по его лицу и остановилась где-то в уголках больших обветренных губ.
– Кто это придумал?
– Мы узнали от одной девушки. Зовут ее Василикой. Невеста нашего друга Георге Бокулея. Прошлой ночью она вернулась с той стороны. Служила поваром у корпусного румынского генерала. Говорит, что в районе дотов ее чуть не задержал немецкий патруль...
– Ну, это еще надо проверить. Вы осторожнее с этой девицей.
– Разумеется. Но в ее рассказе много правдоподобного. Ведь это так похоже на гитлеровцев!.. Я думаю, товарищ лейтенант, с проверки ее показаний мы и начнем.
– Спасибо тебе, друг! - Худые острые плечи Шахаeва хрустнули под свинцовой тяжестью забаровских ладоней.
– За что же мне?
– А вот за это самое!.. Ну, хватит. Давайте лучше помозгуем, как в доты пробраться.
– Мы уж тут думали немного об этом. - Шахаев расстегнул свою полевую сумку, вынул лист бумаги, разрисованный красными и черными линиями, испещренный точками.
– Что это?
– Схема расположения дотов.
– Ну, ну, - поощрительно закивал Федор, наклоняясь над бумагой.
– Построены они у них в шахматном порядке, таким образом, чтобы каждый дот был защищен огнем соседних укрепленных точек, - знаешь, на манер линии Мажино, недаром румынам помогали строить эти укрепления французы! Ближе всех расположен к нам вот этот, - Шахаев показал на кружочек, отмеченный крестом. - Теперь нужно только узнать, какие у дотов двери, как они открываются. Времени у нас для этого нет.
– Время будет. Я сейчас же пойду к начальнику разведки и с ним - к генералу. Дай мне эту бумажку.