– К тому дело идет.
Шахаев прислушался.
По старой памяти он решил заглянуть к беспокойному старшине. Еще не видя Фетисова, парторг вновь услышал его голос.
– А ты не так. - Вот смотри, - кому-то объяснял он в темноте. - На колено становиться нельзя. Противник может заметить - и нет тебя. Надо уметь окапываться лежа... Дерн мешает?.. А ты его сначала подруби перед собой. Дай-ка мне лопату. Вот так... - послышался хруст разрубаемых травяных кореньев. - Возьми-ка лопату. Вот так... Теперь от себя поддевай пласт... Так, так... молодец!.. Воевать, брат, надо с умом. Небось помнишь, как Чапаев говорил: подставлять свою голову всякой глупой пуле мы не имеем права. Так-то, Федченко!.. Письма из дома получаешь?.. Ну, что пишут?.. Спалили?.. Ах, сволочи! Ну, ничего: хату колхоз построит... А с фашистами надо поквитаться, как ты думаешь?.. Правильно, добрячками на войне нельзя быть, Федченко. Врага надо бить со злом. Постой, постой, ты опять приподнялся... Я же тебе показывал, как надо копать лежа. А ну-ка, начнем сначала...
Фетисов скоро умолк, и перед парторгом выросла его небольшая плотная фигура. Шахаева он узнал сразу и, как всегда, обрадовался:
– Ну, ночные духи!.. Опять витаете в пространстве?
– Опять.
– А я вот тут уроки новичкам даю. Учу помаленьку.
– Я слышал. Ну, и каковы успехи? Понимают?
– Еще как! Народ смышленый. Через неделю они у меня станут докторами окопно-траншейных наук.
Фетисов весело и заразительно захохотал. Засмеялся вместе с ним и рядом стоявший солдат.
– Дает нам жизни товарищ гвардии старшина! - похвастался он и захохотал еще громче.
– Так ты уже теперь старшина? - спросил Шахаев. - Поздравить тебя надо.
– Так то еще на Днепре...
– Что с твоими минами? - вдруг вспомнил разведчик. - Послал в Москву?
– Послал. А бронебойку с оптическим прицелом я уже оборудовал. Вчера впервые пальнул в амбразуру румынского дота. Жаль только, не узнаешь результатов. А подполковник Тюлин - теперь он командует нашим полком -одобрил мою затею.
Шахаев попросил Фетисова дать им проводника до боевого охранения.
Дождь перестал, но реденькие тучки все еще не открывали неба. Справа, внизу, светилась серебристая полоса реки Серет. За ней темнел город Пашканы. Там то и дело поднимались к небу красные снопы искр, сопровождаемые тяжкими, глухими взрывами. Город бомбили немцы. Время от времени на землю катился неровный тоскующий стон ночных бомбардировщиков. Одинокий прожектор, установленный где-то возле реки, энергично шарил по небу, ощупывая его, стараясь отыскать коварную стальную птицу. Иногда это ему удавалось. В его мощном луче плыл ослепленный самолет. Раздавалось несколько частых зенитных хлопков, вокруг бомбардировщика возникали белые барашки разрывов, не принося, однако, самолету никаких повреждений. Самолет не спеша поворачивал на юго-запад, и прожектор "вел" его до тех пор, пока огненное жало не упиралось в вершины Карпат, причудливо выхваченные вдруг лучом прожектора.
Двумя часами позже Фетисов вновь встретил разведчиков в расположении своего подразделения. Они возвращались с поиска и вели с собой пленного немецкого унтер-офицера. Произошел редкий, но возможный на войне случай: наши разведчики за своим боевым охранением столкнулись лицом к лицу с немецкими разведчиками, которые, очевидно, тоже шли за "языком". В короткой схватке забаровцы троих убили, а одного - командира группы - захватили в плен и вот теперь вели его в штаб дивизии.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Вечером Шахаев и Аким вернулись из политотдела дивизии. Аким - сразу к Наташе. Неуклюжими руками обнял ее, приподнял несколько раз.
– Наташа!
– Что с тобой? - с радостным предчувствием спросила она. - Медведь ты мой... скажи, что случилось?..
А в его руке уже трепетала маленькая коричневая книжечка.
– Вот!.. - задыхаясь, воскликнул он, показывая Наташе кандидатскую карточку. - Вот!..
– Поздравляю тебя, мой дорогой! - она крепко обняла его тонкую шею.
– Наташа... любимая моя, славная!.. Родная!..
Каждый вечер похаживала к разведчикам Мотя. Для отвода глаз приставала к Кузьмичу. Вот сейчас она подошла к нему.
– Не любишь, значит, Кузьмич, меня, - вздохнула притворно, а глазами искала того, в белом колпаке...
Лачуга млел от жарищи, исходившей от котла, но больше от скорой встречи с милушкой, которая вот сейчас побранится немного с Кузьмичом, потом -Михаил это хорошо знал - подойдет к нему. В нетерпеливом ожидании он забыл про все на свете: бухнул непомерно большую горсть соли в суп, не думая о том, какое тяжкое возмездие получит от Пинчука.
Мотя подкралась робкой и тихой цесаркой.
– Здравствуйте вам...
Он обрадованно раскрыл щербатый рот, смущенно сопел.
– Может, помочь?
– Не надо, я сам...
Она приблизилась к нему.
– Прогуляемся чуток?
– Погодь малость, покормлю хлопцев, тогда... - Мишкины уши горели, в голове была какая-то муть. Она присела рядом, стала ждать.
2
После успешного выполнения задания разведчикам приказано было отдыхать ровно десять дней. Пленный немец дал ценные сведения, и поэтому командование расщедрилось.
Забаров проводил с ротой занятия, Шахаев - политинформации; на это уходило в день часов пять-шесть, остальным же временем каждый располагал, как хотел. Пинчук и Кузьмич - эти два неутомимых государственных мужа -решили, по совету Шахаева, помочь хозяину дома. Обоих старых солдат по-прежнему раздражало то обстоятельство, что в хозяйской хате совершенно отсутствовала труба, принадлежность, с точки зрения человеческой, прямо-таки необходимая. Дым от печки, как в старой русской деревенской бане, выходил через дверь и единственное окно, печь топилась хозяйкой по-черному. Сенька, вспомнив слова Никиты Пилюгина, сказанные им в первый день вступления в Румынию, теперь не давал ему покоя.
– Где же труба, Никита? Ты бы поискал. Может, ее хозяин прячет от нас. И кухни во дворе что-то не видать...
Никита отмалчивался. Но от Сеньки отвязаться было нелегко.
– Поищи же, Никита, трубу. Будь другом!..
– Отстань ты от меня, - проворчал Пилюгин.
Сначала Никита был твердо убежден, что "у румын обычай такой - жить без трубы, и все. Не полагается по ихним понятиям". Но Бокулей-младший объяснил ему, что дело тут не в обычае. По румынским законам за трубу надобно было платить государству налог, и притом немалый. Оттого-то трубы и маячили лишь над богатыми домами. За окна тоже нужно было платить налог. Поэтому Бокулеи довольствовались одним крохотным, подслеповатым оконцем. Узнав об этом, Пилюгин помолчал, пошмыгал носом и пробурчал неопределенное: "Да-а".